короткий, но содержательный монолог, темой которого были предрассудки пережитой букваримии. Он не только бросал трагическую тень на грядущие события, но и раскрывал пророческие способности ужаски. Хотя этого не было ни в действительности, ни в моей книге, этот монолог стратегически подготавливал появление на сцене Фистомефеля Смейка и создавал спокойную атмосферу между музыкальными номерами. Уголком глаза я заметил, как Инация взволнованно произносит вместе с куклой каждый слог своего текста. Она знала его наизусть.
Театральный зал снова погрузился в темноту. Заиграл оркестр, но музыка звучала так, что казалось, будто музыканты всего лишь настраивают свои инструменты – это было какое-то беспорядочное пиликанье и бренчанье. В полном мраке едва различимые фигуры изображали какой-то танец, и это напоминало обман чувств. Сначала они представлялись мне небрежными схемами и абстрактными узорами, которые иногда можно видеть с закрытыми глазами. Но постепенно я понимал, что это были знаки: буквы, руны, иероглифы, которые качались в воздухе, как марионетки на нитях, и светились изнутри. Потом куклы полетели прямо над головами зрителей, совершая грациозные пируэты или демонстрируя озорные пике, что вызывало переполох и смех, особенно у юных зрителей. Но балет таинственных знаков так же внезапно закончился, как и начался: они исчезли в темноте, шушукаясь и хихикая. Немелодичные звуки смолкли, и в зале стало светлеть. Как фата-моргана, на большой сцене из кулис и реквизита перед зрителями предстала картина пресловутой буквенной лаборатории Фистомефеля Смейка. Да, это была не просто комната, это была целая империя с собственной топографией. Я был потрясен до глубины души.
Буквенная лаборатория сгорела вместе с домом Смейка, со всем переулком Черного Человека и кварталом букваримиков. В моей книге это все подробно описывалось, и художники-декораторы, судя по всему, не только придерживались этого описания, но даже превзошли его. Эта воспроизведенная буквенная лаборатория казалась значительно более впечатляющей, чем реальная. Шестиугольный кабинет прикладной графологии Смейка выглядел довольно живописно, правда, отличался хаотичностью. Но каждый предмет, казалось, находился строго на своем месте и великолепно освещался светом свечей. При виде этой картины хотелось немедленно оказаться там, стать ученым-почерковедом и до конца жизни с помощью имеющихся в распоряжении букваримических приборов проводить графологические анализы и каллиграфическое калибрирование. Я хорошо помнил эту лабораторию, чтобы иметь право утверждать, что реквизит был не бутафорией, а найденными в результате долгих поисков приборами букваримиков, которыми действительно мог пользоваться Смейк: литерный микроскоп и лупы для чтения, счетчик букв и алфавитные спектрографы, чернильные термометры и стихомеры, поэтологические табуляторы, посеребренные слоговые септанты. Здесь была даже антикварная машина для написания романов. Были, конечно, и полки с древними фолиантами, горы рукописей, банок, заполненных разноцветными чернилами, выстроившихся в ряд многочисленных писчих перьев. А между ними множество банок с
Меня очень волновало мое собственное присутствие в этой лаборатории, в том числе – в качестве куклы. К тому же оркестр перед появлением Фистомефеля Смейка имитировал пугающие фрагменты из «Ночи на Ужасковой горе» Орхора Тецибеля для духовых инструментов, если мне не изменяла моя музыкальная память. И вот в лабораторию вошел самый большой злодей моей книги собственной персоной. И словосочетание «собственной персоной» не было преувеличением, мои дорогие друзья! Кукла, оказавшаяся на сцене и изображавшая коварного букиниста, была настолько жизненно правдивой и реалистичной, что, увидев ее, я почувствовал, как у меня выступил холодный пот.
«Фистомефель!» – прошипел я так громко, что ужаска, сидевшая рядом, вздрогнула, а несколько зрителей повернули головы в мою сторону. Смейк двигался по сцене, как насытившаяся улитка по салатному листу, бормоча, жужжа, лепеча и мурлыча при этом свой текст так же заискивающе и льстиво, как он делал это в жизни. Как только он начал говорить, зазвучала специально подобранная для его массивной фигуры музыка, мощность которой стала постепенно нарастать. Мелодия напоминала знаменитый грациозный «Балет эльфов» Овера Милраса и удивительным образом соответствовала роли Фистомефеля, потому что музыка в чем-то походила на гипнотические мелодии заклинателей змей. А кем, в конце концов, был Смейк, если не гигантской опасной змеей! И гипнотизером одновременно!
Органист за аромаорганом, манипулируя регистрами, произвел цепочку запахов, которые должны были быть знакомы, по крайней мере, опытному ученому мужу или тому, кто лично побывал в лаборатории Смейка, например, мне. Кто мог, скажем, знать уникальный запах волокнистой массы, из которой изготавливают нурнийскую бумагу? Или запах старинных химических средств, которые использовали в Позднее Средневековье для отбеливания бумаги для книг? А запах раствора сернистокислого кальция? Кто мог представить себе, как пахнет папирус? Кроме этого, можно было назвать бесчисленные тонкие оттенки ароматизированной бумаги для письма, букваримические тинктуры или смоляной запах каллитрисового порошка, который сегодня используют разве что эксцентрики для высушивания чернил. Нельзя оставить без внимания и дурманящие газы свежего книжного клея, животные испарения еще не дубленной кожи для переплетов и древний запах расплавленного сургуча прошлых столетий.
Но эти посторонние запахи решительно усиливали угрожающую ситуацию на сцене, создавая ауру недоверия и таинственности. Оторвав взгляд от главной сцены, я увидел нибелунгского органиста, расположившегося на второстепенной площадке и в упоении дергающего регистры своего адского инструмента. Он нагибался и разгибался в такт нарастающей мощи музыки, исполняемой оркестром, как молодое дерево на ветру, и его ароманоты летели в зал. Сейчас, когда мне было известно назначение органа, он со своими светящимися жидкостями выглядел для меня как сокровенная мечта страдающего манией величия алхимика с музыкальными амбициями. Такому инструменту, вообще-то, было место в зале ожидания сумасшедшего дома.
