Лабиринт Мечтающих Книг

самых подозрительных уголках города, для изображения которых использовались грандиозные декорации. Казалось, что они были позаимствованы из картин ужасов Кикорджо де Джори. Наконец кукла выбралась из опасных ночных теней и отправилась в ярко освещенный трактир. Удручающая музыка стихла.

Один из занавесов опустился на сцену, а другой, рядом с ним, поднялся, и мы уже оказались в центре переполненной многочисленными куклами- статистами закусочной. Это был фрагмент из моей книги, в котором я встретился с коварным литературным агентом Клавдио Гарфенштоком и беседовал с ним, что впоследствии привело меня в лапы Фистомефеля Смейка. Хронологически все тогда происходило иначе, но это теперь не имело никакого значения, так как я тем временем без малейшего возражения следил за легкой драматургией.

Роль Гарфенштока исполняла кукла размером в полный человеческий рост, но, так как он сидел за столом, видеть его можно было только до пояса. Аромаорган источал возбуждающие аппетит запахи жареных колбасок и сала, обжаренного хлеба с чесноком и горохового супа, горячего какао и шалфея в растопленном масле. Звон посуды и дребезжание бокалов, оживленные разговоры и веселый смех создавали иллюзию бойко посещаемого заведения. На столе даже стояла марионетка-гном и в нос декламировала жуткое стихотворение – почти так же, как это было тогда.

Помимо пищевых ароматов в воздухе висел выраженный запах леса и дичи, смолы, еловых иголок и щетины кабана. Это был довольно деликатный момент, так как Гарфеншток был кабанчиковым и действительно производил подобный запах. Даже будучи куклой он имел впечатляющую и устрашающую внешность, хоть и с грубоватым шармом. Меня поражало, насколько убедительно смогли привести в соответствие его внешний вид и черты его характера. Гарфеншток спел свою партию уверенным баритоном, что я, правда, находил несколько нелепым и неадекватным для такого злого и коварного чудовища, но музыка была замечательной и напоминала оперетту Оссиджио Роннакки «Кондитер из Железнограда». Поэтому я благосклонно закрыл на это глаза. Либретто в юмористической форме содержало описание сомнительного ремесла Гарфенштока в роли литературного агента:

«Я механизм в редукторе, я масло,
Ты рифма, слово, я большой прохвост,
И для меня поэма или сказка —
Все равно нелюбимо. Только спрос

Меня интересует. Прибыль, прибыль,
Проценты мне! Тебе же твой успех
И имя в книгах… Каждый из нас выбрал
Свое – и все получит без помех!»

Так самоуверенно Гарфеншток выражал свой взгляд на отношения между литературным агентом и автором. Возможно, это была не лучшая сцена спектакля, но публику она развеселила и способствовала развитию действия. Напоследок Гарфеншток посоветовал Мифорезу найти букиниста Фистомефеля Смейка и дал ему его адрес. Потом опустился занавес. Неприятное происшествие с бутербродом из пчел полностью выпустили, чем я был очень доволен. Правда, не очень понял почему, так как эта сцена наверняка бы вызвала смех в зале.

И вот я уже вновь видел себя на другой сцене, бредущим по узким переулкам Книгорода. Когда же я, наконец, привыкну к тому, что это я там, в кулисах? При каждом новом появлении моей куклы на сцене меня все еще охватывала сильнейшая дрожь. Перед великолепными декорациями, изображавшими старый покосившийся дом, кукла неожиданно остановилась. Вывеску над дверью я смог прочитать даже без бинокля:

– А это моя любимая сцена! – проговорила Инацея притворно сладким тоном мне прямо в ухо. Она положила свою руку на мою и, как завороженная, безотрывно стала смотреть на сцену. В ее глазах искрилась нескрываемая гордость.

Занавес поднялся, и мы оказались в букинистической лавке ужаски. Там стояла Инацея Анацаци, которая в действительности сидела рядом со мной, в виде куклы среди своего ужаскомистического ассортимента. Я был восхищен! Ее букинистический магазин был воспроизведен настолько точно, включая каждую деталь, что можно было подумать, что его просто целиком перенесли на сцену. Аромаорган распространял дурманящую смесь запахов из старой книжной пыли, чая из медвежьего лука, мускусных духов и ужаскомистического травяного супа, что сразу пробудило во мне безотлагательное желание прижать к носу ароматизированный носовой платок. Именно такой запах стоял в букинистических лавках ужасок.

– Артистка, которая говорит моим голосом, целую неделю провела в моем магазине! – прошептала Инацея с гордостью. – Только для того, чтобы изучить модуляции моего голоса.

Этой актрисе с ее изучением модуляций можно было только посочувствовать, о мои дорогие друзья, но это стоило того! Ее задача заключалась, видимо, не в том, чтобы максимально точно сымитировать голос Инацеи, а в том, чтобы соответствовать ужаскомистическому камертону – тому невероятному регистру, который присущ всем ужаскам и звучит как после векового потребления сигар, острого нагноения лобной пазухи или плохо заживаемой раны вследствие трахеотомии. Это удалось.

В этой сцене постановщик разумно отказался от пения и только использовал мотивы из балета Гийнасока Иррвиста «Адский танец», если я правильно идентифицировал музыкальную цитату. Невидимое тремоло литавр и нервные звуки ксилофона, во всяком случае, великолепно соответствовали образу куклы, которая исполняла роль Инацеи. У нее была сухопарая фигура, которая наполовину высовывалась из-за прилавка и которой ловко управляли кукловоды. Черты ее лица были лишь незначительно утрированы – впрочем, что еще можно шаржировать у ужаски? Да, я бы даже сказал, что это легкое преувеличение, пожалуй, льстило Инацее, поскольку в данном случае хорошая карикатура была более лестной, чем реальный портрет. Она произнесла