– Показывай!
Дикарка выскочила из дома, подняла ладонь, прикрывая глаза, недовольно цокнула языком:
– Низко опустился, отсель не видать. Надобно на башню подняться. – Девица опять устремилась вперед.
– Коли полонянка, откель речь русскую ведаешь? – громко спросил ей в спину Ганс Штраубе.
– Мы, сир-тя, умные, – полуобернувшись, ответила дикарка. – Выучила. Да не я одна. Митаюки-нэ тоже язык ваш ныне понимает.
Полонянка махнула рукой в сторону котлов, в которые женщины как раз высыпали чищеную рыбу. Мужчины стрельнули глазами, но останавливаться не стали, вслед за девицей нырнув в башню, поднялись на верхнюю боевую площадку. Ирийхасава-нэ указала рукой на точку, что медленно двигалась далеко над лесом:
– Смотри на нее, вождь.
Иван Егоров вскинул трубу и громко чертыхнулся, различив далеко-далеко крохотную фигурку верхом на летающем драконе:
– Следят! Однако… – Воевода опустил трубу. – Однако, как ты его разглядела так далеко, глазастая?
– Ближе был и выше, вождь. Заметила, – пожала плечами полонянка.
– Не было, атаман! – испуганно вскинулся караульный. – Вот те крест, не приближался! Я внимательно зрел, не отвлекался!
Воевода только отмахнулся, не слушая оправданий, ткнул пальцем в грудь девицы:
– Тут оставайся! Ганс, за мной!
Егоров побежал вниз по лестнице, тихо и четко распоряжаясь:
– Возьми людей с работы плотницкой, выкопайте яму, насколько терпения хватит, опустите всех идолов в нее. Сверху очаг сложите и впредь на нем готовьте. Только вот полонянок языческих и этих, нэнцей… В общем, всех баб со двора уберите, дабы они о сем тайнике не знали.
– Сделаю, атаман… Полагаешь, все так плохо?
– Не знаю! Однако же, коли неладно дела пойдут, не желаю с тяжестью золотой под стрелами и дубинами возиться. Не до того будет. Казакам вели впредь токмо в броне ходить, у кого имеется, в ней же и спать. Три фальконета со стругов сними и на башни поставь да порох оставшийся туда же перекинь. Ворота я сам проверю. Мыслю, укрепить еще надобно, хлипкие слишком, наскоро по первости сделали.
Наверху же священник с подозрением прищурился на девицу:
– С какой стати ты, полонянка, нам супротив сородичей своих подсобляешь?
– Ты великий шаман, о достойный муж, – поклонилась ему сир-тя, – коего не смогли одолеть чары наших колдунов. Вестимо, боги твои сильнее наших. Расскажи мне о них, великий шаман…
– Я не шаман! – гордо вскинул подбородок отец Амвросий. – Я слуга смиренный господа нашего Иисуса Христа, жизнь свою отдавшего на кресте за грехи земные наши!
– Тебя нужно звать слугой?
– Нас зовут священниками, пастырями стада Христова, отцами, – пространно ответил мужчина. – Во Христе же я Амвросием окрещен, отец Амвросий для мирян.
– Твой бог дарует тебе свое колдовство, пастырь?
– Мой бог не признает сей мерзости, прости господи! – перекрестился священник. – Нет силы, кроме божией, и любое бесовство бежит от его имени, а любые чары колдовские обращаются в прах!
– А как твой бог дарует сию защиту? – настойчиво продолжала расспросы сир-тя.
– Принятием плоти и крови Христовой, – уже не так уверенно ответил священник. – Отпущением грехов после исповеди… Раскаянием и искуплением…
– Ваш острог способен раскаяться? – Лицо полонянки вытянулось в изумлении.
– Нет, конечно, – чуть расслабившись, рассмеялся отец Амвросий. – Коли нужно ниспослать благодать божию на тварные вещи, скот, али земли или воды, то благословляем мы их именем Христовым, освящаем его именем.
– Ты хорошо освятил острог, пастырь?
Священник замялся, поскольку освятить покамест успел только церковь, и ответил:
– Он еще не достроен, дитя мое.
– Сир-тя воюет колдовством, пастырь, – напомнила девица. – Как можно оставить твердыню вашу без защиты богов пред лицом сего ворога?
– Однако же, полонянка, зело рьяна ты в борьбе супротив соплеменников своих… – удивленно покачал головой отец Амвросий. – Тебе ли учить меня, как исполнять мой долг пред небесами?
– А ведь верно девка сказывает, отче, – неожиданно вмешался в их беседу караульный. – Как же мы по сей час острог не освятили? Какая-никакая, а супротив сглаза и порчи защита. Язычники здешние, они порчу наводить умеют и глаз отводить.
Священник замялся, недовольно помял губами, но спорить с казаком не стал. Ратник ведь не баба иноземная, он о сем промахе сегодня же всей ватаге