мареве сна выплыли вдруг бегущие среди ромашек подружки, те самые, из прошлых счастливых лет: пухленькая веселушка Агафья, задумчивая дочка лодочника Матрена, светлоокая Марьюшка… пономаря Патрикея дочь… или нет, пономаря дочкой все ж таки Агафья была… была… была…
А веники бы лучше в начале лета заготовлять, в конце-то совсем не тот веник, после первой же баньки лист летит, не держится – нет уже того, первозданного сока. Еще и замочить венички – казалось бы, такое простое дело – и то нужно умеючи, в нескольких водах, да вначале сполоснуть, вот тогда пойдет запах… такой, как сейчас: пряный и нежный запах березового листа, смешанный с шалфеем и чабрецом – эти травки можно тоже в кадку добавить, хоть многим то и не по нутру, а вот Иван любил… Зачерпнуть из кадки корцом, плеснуть на раскаленную каменку – и по всей баньке такой дух поплывет… плывет… плывет… перед глазами все плывет… тает…
Еремеев очнулся от плеска волн. Свет полной луны лился сверху прямо в глаза, а сам атаман почему-то лежал на дне узкой лодки… Даже, скорее, валялся, по рукам и ногам связанный! Голову ломило так, будто по ней колотили палками, приземистые фигуры гребцов раздваивались и словно бы колыхались в прохладном, пронизанном лунным светом воздухе…
Черт!
Стараясь не обращать на себя внимания, Иван пошевелил руками – связали надежно, нечего и говорить, молодцы… знать бы еще: кто вы? Хотя… догадки строить можно. Господи… Настя! Она-то где? Они ж на лугу вдвоем были, лежали в траве, тесно прижавшись друг к другу, нюхали багрово-красные цветы, пахнувшие баней…
Атаман повернул голову и увидел лежавшую позади себя Настю, девушка, похоже, спала, лежала недвижно и тоже – связанная. Вот так дела-а-а!
Пользуясь ярким светом луны, молодой человек присмотрелся к гребцам: длиннорукие сгорбленные фигуры с широченными плечищами и огромными головами, мощные челюсти – такими и сырое мясо – запросто! – маленькие, запрятанные под массивными нависающими бровями глазки.
Людоеды! Менквы! Тут и думать нечего, все очень хорошо видно… Значит, людоеды захватили их в плен, зачем – понятно. Сожрать, зачем еще-то! Для чего-то иного эти мерзкие тупые созданья пленных не брали… ну разве что девушек – позабавиться перед тем, как сожрать! Ах, Настя, Настя…
Надо что-то придумать, придумать что-нибудь… Иван едва сдержал стон: хорошо зная менквов, по поводу своей – и Настиной – дальнейшей судьбы молодой человек никаких иллюзий не строил. Нужно было просто вырваться и бежать, бежать, поначалу – куда глядели б глаза, лишь бы подальше от похитителей-людоедов… О Боже! Менквы, что же, умели долбить лодки? Что-то в их вонючих становищах ни одной лодки атаман лично не видел, да и другие казаки ни о чем таком не докладывали. А это ведь немалое искусство – не так-то просто сладить хорошую однодревку, прочную и вместе с тем легкую, вместительную. Да и управлять ею, особенно ночью, тоже не так-то легко.
Эта вот – довольно большой челнок, вместительный, кроме пленников, еще и двое гребцов менквов слаженно машут веслами… и еще должен быть человек на корме: направлять лодку широким веслом, задавать темп гребле.
Ну, вот он…
Еремеев приподнял голову… и вздрогнул, неожиданно для себя встретившись взглядом с сидевшим на корме неким запредельным существом – явно не менквом… а каким-то выходцем с того света… Ну и ну! Вот так кормщик! Весь какой-то высохший, на груди – ожерелье из змеиных и птичьих голов, а вместо головы – череп! Ослепительно белый, с пугающе пустыми глазницами… впрочем, нет, глаза все-таки имелись – обычные глаза, небольшие, сверкающие в свете луны пристальным вниманием и злобой.
Так это никакой не череп, ага… вернее, череп, но… Маска!
Сидевшее на корме челнока существо, недобро взглянув на пленника, внезапно подняло руку, что-то негромко сказало…
И веки Ивана внезапно налились тяжестью, голова же со стуком упала на днище лодки. Атамана вновь сморил сон, а Настя так и не проснулась.
Мерно гребли менквы, и узкий челнок неслышно скользил по темным водам озера, пока не свернул в узкую, заросшую по берегам непроходимым лесом протоку. Где-то впереди послышался угрожающий рев… Существо в маске-черепе, привстав, что-то гортанно крикнуло. Рев перешел в глухое ворчание, стих…
От этого рева Иван снова проснулся, но теперь уже вел себя похитрее, не дергался, не поднимал голову, просто слушал и – насколько мог – смотрел.
Сверху что-то блеснуло – свет луны отразился в ужасных, налитых кровью, глазах поганого чудища – омерзительного двуногого дракона с огромной, усыпанной зубищами пастью! В драконе этом, впрочем, ничего такого необычного не было, казаки уже повидали подобных немало и немало постреляли. Необычным было другое: широкий блестящий ошейник на толстенной шее зверюги! Ишь, как сверкнул… Господи… он что, золотой, что ли?
Чудовищная тварь явно подчинялась кому-то, кто-то закричал на нее из тьмы, словно погонщик на быка или лошадь… зверюга отошла, зашипела, отвалился, едва не упав в протоку, какой-то большой валун… за валуном протока продолжалась и дальше, только уже под землею, в длинной и узкой пещере, уходящей во тьму и освещенной тусклым пламенем факелов, отражавшихся в темной воде дрожащими оранжевыми звездами.
Сидевший на корме демон в маске из человеческого черепа, видать, снова почувствовал неладное, привстал и опять что-то крикнул… Атаман вновь впал в сон и уже не видел больше ни расширившейся пещеры, ни подземной пристани, ни вырубленных в скале ступеней, ведущих куда-то наверх.
