дернулась… и затихла… Послышался противный хруст – дракон ломал зубами коркодиловы кости, – капнула оземь кровь, растеклась красноватой лужей… рядом, едва ль не на Настю, свалились сизые, покрытые дурно пахнущей слизью кишки…
Бухх!!!
Снова гигантская лапа! Шаг… довольное урчание – словно разом мурлыкало десять тысяч котов…
Затмевая оба солнца, проплыла над камышами черная тень, захрустела между делом сбитая мощным хвостом сосна… Перешагнув протоку, дракон исчез на том берегу, в зарослях.
– Ушел, кажется… – Настя облизнула губы. – Господи, спаси, сохрани и помилуй!
Иван снова обнял суженую, успокаивая, прижал к себе, по голове погладил:
– Да-а… плохо в лесу без пушки!
Упрямо наклонив голову, Маюни исподлобья взглянул на Олисея Мокеева, вчера, на кругу, выбранного атаманом вместо исчезнувшего Ивана.
– Не дам казаков! – Поиграв желваками, новоявленный ватажный вожак бросил на юного остяка полный нескрываемого презрения взгляд. – Кому говорю: не дам!
– Тогда я сам останусь, пойду искать, да-а, – Парнишка покусал губы и добавил еще пару остяцких слов, прямо-таки взбесивших бывшего десятника.
– Да проваливай, морда нерусская! – покраснев лицом, заорал Мокеев. – Кому ты тут нужен-то? Все равно путей здешних не ведаешь, и без тебя куда надо дойдем.
Услыхав шум, к атаманскому стругу подошел отец Амвросий, остановился, искоса поглядывая на колдовское солнце, пригладил бороду:
– Пошто, дети мои, кричите-спорите?
– А, святый отче. – Обернувшись, Олисей прищурился, толстые щеки его, казалось, совсем застили глаза. – Язычник наш казаков себе требует. Дескать, погибшего атамана надобно еще поискать. А чего его искать-то, коли ясно: зверь какой-нибудь съел, чудище! Был бы жив, давно бы нашелся.
– Он жив, – погладив привешенный к поясу бубен, тихо промолвил отрок. – Я чувствую.
– Чувствует он! Мхх… Да катись ты…
– Обожди! – Священник повелительно взмахнул рукой.
Честно сказать, выбор казаков ему не очень-то нравился – Олисей Мокеев, конечно, воин умелый, в ратном деле хитрый… именно что хитрый, а не мудрый… каким, несмотря на молодость, был пропавший Иван.
Управлять людьми – большое искусство, тут одной хитрости мало, и ладно еще – десятком командовать, а тут – сотня! Не было у Мокеева подобного опыта, а была лишь нахрапистость да наглость.
Подумав, отец Амвросий повернулся к Маюни и негромко спросил:
– И как же ты искать мыслишь?
Отрок пригладил упавшую на глаза растрепанную русую челку, улыбнулся уголками тонких губ:
– Атаман, может, в плену, да-а. Менквы подобрались, забрали или сир-тя. А вдруг выберется? И куда придет… придут… их же двое, да-а? Где нас искать будут? И как пойдут? Вдвоем – не ватагой, да и пищалей у них с собой нет, а вокруг драконы, ящеры, змеищи. Атаман умный, да-а – берегом пробираться будет, Аючей сказала, отсюда до полночного моря три дня пути, путь она знает, отправит кого-нибудь из своих дев – показать.
– Слыхал, Олисее? – выслушав, ухмыльнулся святой отец. – Он не казаков, он девок просит. Девок-то дадим, все одно не наши.
– Еще б и казаков. – Маюни снова набычился. – Ну, хоть парочку. С пищалями, да-а! Вдруг дракон нападет? Да и так, знак атаману подать – иногда постреливать будем.
– Пищальников ему, ишь! – зло ощерился Олисей. – А ведь кажный воин у нас на счету, кажный! И ладно бы дело верное было, а то ведь – блажь.
– Вдвоем плохо искать, да-а. – Юный остяк упрямо гнул свою линию. – Вдвоем не найдем и пропадем сами. Еще пищали… и лодку бы!
– Во, видали? Лодку ему! Скоро цельный струг попросит.
– А ведь не так уж много и просит парень, – с неожиданной задумчивостью пробормотал себе под нос святой отче. – Пищалицу можно и дать – одну да казачка – одного, не больше. А уж девки ненэйские нам и вовсе без надобности, пущай хоть всех забирает, прости, Господи, грех от них один!
– Так ты, святой отец, все же…
– Тако решил! – Отец Амвросий повысил голос – еще не хватало, чтоб какой-то выскочка ему тут указывал.
Ну, выбрали казачки горлопана… может, даже на свои головы выбрали, но главное-то слово все равно – Божие!
Так подумал священник, вслух же произнес примирительно:
– Десятки, Олисее, рушить не буду, пищальником своего человечка дам – Афонасия! Парень знающий, добрый и атамана прежнего зело уважал.
Мокеев засмеялся, пренебрежительно махнул рукой:
