— Барыня, к вам…
Отстранив горничную, переступил порог.
— Поленька?
И остановился на пороге.
Конечно, он знал и ждал, что возможны перемены, но не думал, что время обойдется с любимой девушкой столь жестоко. Он помнил стройную, крепенькую, как репка, с округлой грудью и гладкими бедрами девушку, — перед ним сидела в креслах дородная барыня. Поленька носила скромные платьица, частенько с наглухо закрытым воротом, ибо пожилые тетушки опасались чересчур «развратить» племянницу. А сидевшая перед ним женщина утопала в кружевах, шелках и муслине, до локтя обнажив пухлые руки и сверкая глубоким вырезом на обширной груди. Та, которую Лясота мысленно считал своей невестой, почти не носила украшений, ибо день-деньской сидела дома под присмотром тетушек, — а хозяйка этого дома выставляла напоказ тройную нить жемчужного ожерелья, крупные серьги и несколько колец. Исчезла, скрытая под крахмальным чепцом, толстая коса. Не было и книги, и забытого вышивания — вместо них на столе горделиво красовался самовар, вокруг которого теснились тарелочки со сластями, баранками, маковыми коржами и колотым сахаром. Но носик был тот же самый, чуть вздернутый. И губки никуда не делись. И глаза, зеленые большие глаза, в которых можно утонуть, смотрели так же удивленно и тревожно.
— Вы?
Полная рука замерла в воздухе, не донеся до рта чашку.
— Поленька, вы… ты не узнаешь меня? — Он сделал шаг.
Она часто-часто заморгала ресницами, как когда-то в юности.
— Простите, но…
— Это я. Александр…
Она вздрогнула всем телом. Колыхнулись кружева и оборки. Чашка выпала из пальцев на скатерть, плеснув горячим чаем. Женщина вскрикнула, вскакивая и задев стул.
— Нет! Нет!
— Поленька? Ты что? Не рада меня видеть? Понимаю, это было так неожиданно, но я…
— Откуда ты взялся? — Она попятилась, не сводя с него глаз. — Тебя же арестовали! Ты же был…
— Осужден. Но это все позади. Я вернулся. Поленька, ты что, — Лясота заметил страх в ее глазах, — не рада меня видеть?
— Зачем? — взвыла женщина, хватаясь за голову. — Зачем ты пришел?
— Как — зачем? — Он сделал еще шаг. — Поленька, ты разве забыла, что между нами было? Ты разве забыла, как мы клялись друг другу в любви?
— Какой любви? — простонала она.
— Нашей. Я люблю тебя. Я хотел просить твоей руки…
— О господи! — воскликнула женщина. — Ты что, с ума сошел? Какого черта вздумал явиться?
— Поленька, — Лясоте показалось, что он ослышался, — я приехал из Закаменья, чтобы просить твоей руки. Я хотел, чтобы ты стала моей женой.
— Нет!
— Но ты же обещала меня ждать!
— Обещала, — кивнула женщина, — пока не узнала, что тебя осудили на десять лет. Десять лет каторги и двадцать лет поселений. Всего — тридцать. — Она потрясла растопыренными пальцами. — А теперь, не проходит и половины этого срока, как ты являешься и просишь моей руки? Ты сошел с ума! — воскликнула она и коротко рассмеялась. — Ты действительно сумасшедший, Алексашка! Ничему тебя жизнь не научила. Ты что, думаешь, что я вот так все брошу и пойду за каким-то каторжником на край света?
— Каторжником? — Он не поверил своим ушам.
— А кто ты есть?
— Я…
В дверь коротко постучали, заглянула горничная.
— Барыня…
— Тебе чего тут надо? — зашипела на нее хозяйка. — Подслушиваешь?
— Барыня, барин пришли-с…
Напряженное лицо женщины вмиг разгладилось. Она выпрямилась, быстрым движением огладила юбку, вскинула руки поправить чепец.
— Где он?
— В детскую пошли-с, — доложила горничная. — Я сказала, что у вас гости. Не хотели беспокоить.
