– Я завтра буду в порядке, – говорит Маманя. Надоело ей слушать.
– Уверена? – Папаня не верит.
– Да. И насчет морфина.
– Сейчас сбегаю.
– Спасибо.
Хлопает дверь. Остаемся только мы и Маманя.
Она открывает глаза, смотрит на Надежду, хлопает рукой по одеялу. Я не понимаю, но Надежда встает и пересаживается к ней.
Маманя хватает ее за руку, Надежда смотрит в пол. Ничего не понимаю. Глаза вытаращила.
– Ты меня, наверное, никогда не простишь, хромоножка, – говорит Маманя. – Какая чушь. Но мы квиты. Так, кажется, говорят? Око за око, нога за ногу. Как тогда, в доме. Ты ведь помнишь? Мы были вдвоем, когда за нами пришли. Численный перевес. И я подумала, что у нас нет шансов. Их и не было. Меня в расход, тебя в доход. Мне нужны были эти минуты. Мне очень нужны были эти минуты, понимаешь?
Надежда кивает, трет ногу. Ту самую, хромающую.
– Пока они возились с тобой, я успела. Исчерпать инцидент. Я ведь никому не сказала, что это моя пуля. Никто и не спрашивал. Шальной выстрел. Всего лишь шальной выстрел. Чудо, что мы вообще живы.
Надежда смотрит на меня. Пожимаю плечами. Бредит.
– Так нужно было, понимаешь? – Маманя привстает, лицо ее зеленеет. – Всегда должно делать то, что нужно. Орднунг. Порядок. А не то, что хочется. Шайзе. Делай то, что должно.
Дверь распахивается. Папаня.
Сидим и слушаем японские необыкновения. После лепрозория то, что доктор прописал. Я на полу. Надежда на полу. Приемник на полу. Почему-то только здесь меньше всего помех.
«В рамках традиционной японской религии вся природа представляется населенной многочисленными духами. Каждый японский храм посвящен одному духу или семейству духов. С младенческих лет юному послушнику храма под кожу лица и тела вживляются мягкие вставки, состав которых держится в строжайшей тайне. Со временем лицо послушника приобретает черты божества, которому посвящен храм. По особым торжествам монахи наряжаются в специальные наряды, раскрашивают лица и выходят на улицы города или селения. Такие шествия привлекают множество жителей и туристов, хотя зрелище изуродованных лиц и тел, подчас не имеющих уже человеческого облика, может ужаснуть неподготовленных иностранцев. Но таковы японские традиции».
– Таковы японские традиции, – повторяю я и пытаюсь представить услышанное. Темнота. Шарканье многочисленных ног. Тусклый свет фонариков. Тени. Страшные и носатые. Бредущие по улицам Токио, завернутые в кимоно, а где-то высоко-высоко над ними багровеет вершина Фудзи-сан, изрыгая молнии вечного извержения. От представленного становится не по себе, и я крепче сжимаю ладонь Надежды.
Она не отвечает. После лепрозория она ужасно молчалива. Или всего лишь хочет спать. Я жду не дождусь этой минуты – не терпится пробраться поближе к кухне. У Папани с Дедуней много поводов для разговора.
– Спи, – предлагаю я. Но она протягивает пальчик, и передача продолжается.
«Наиболее интересной и загадочной традицией Японии является чайная церемония. Это весьма торжественное мероприятие, в ходе которого для гостя церемонии готовится зеленый чай по особой рецептуре и поются традиционные песни под аккомпанемент сямисэна. С субъективной точки зрения участников церемония длится не более двух-трех часов, хотя все наблюдатели, не присутствующие непосредственно в чайном домике, утверждают, что она может продолжаться двое-трое суток. В японских преданиях рассказывается о выдающихся мастерах, которые длили чайную церемонию несколько месяцев. Загадка заключается в том, что хронометры подтверждают субъективные ощущения участников церемонии – она редко продолжается больше двух часов. Куда девается оставшийся промежуток физического времени, не может объяснить никто».
Вот что у нас – чайная церемония. Я достаю книгу – большую и цветастую, с улыбчивым деревянным человечком на обложке, летящим на ракете. «Первый космонавт Республики». Начинаю читать о том, как в далекой и теплой Италии жил деревянный человечек по имени Буратини, и была у него жена – кукла, набитая ватой, Мальвина и друг Пьеро, который любил захаживать к ним в гости именно тогда, когда Буратини отсутствовал, и петь Мальвине жалостливые песенки про несчастную любовь. Работал деревянный человечек директором кукольного театра и никак не мог сделать так, чтобы театр пользовался любовью публики. Репертуар состоял из глупейших постановок, где одни куклы лупили других кукол палками. И вот однажды консультант театра Черепаха Тортила надоумила героя, который собрался утопиться от нищеты, пойти в банк «Карабас и Дуремар», где работали ее давние знакомые, и попросить у них взаймы пять сольдо.
– Ты слушаешь? – спрашиваю у Надежды.
Старая книжка. Ее много раз читали. Сказка, но усаживается поудобнее, положив подбородок на колени.
– Сказка ложь, да в ней намек, – отвечаю и продолжаю, показывая попутно картинки.
