Я согнул одну ногу в колене, и оно тут же уперлось в крышку. Гроб притащил тот, брат которого работал на кладбище.
Они начали копать. Я слышал, как входит в землю полотно лопаты: ш-шик, ш-шик… Так вот для чего им нужен был костер. Чтобы растопить снег и согреть землю.
Игни, где тебя носит?..
Я думал про Полупуть. Как-то раз я спросил, есть ли такое место, куда невозможно попасть с помощью этого мертвячьего портала. И Игни ответил – другой город. Изнанки городов не соприкасаются, поэтому он не может путешествовать по миру без билетов и касс (одно из самых сильных моих разочарований в теории двоедушия). Еще вокзалы, аэропорты, лодочные станции… Любой вокзал, объяснял он, это пограничная зона между городами. На изнанке нет вокзалов, а у вокзалов нет изнанки. А поскольку Полупуть – это короткий нырок на изнанку, чтобы срезать дорогу на лицевой стороне, то там попросту некуда нырять.
Но сейчас я не на вокзале и не в другом городе. Найти меня для Игни не сложнее, чем когда я сижу в своей комнате и туплю в комп.
Потом я думал о миллионах тех, кто умирал до меня. Из скольких душ я собран? В каких они жили странах? На каких языках говорили? Что их тревожило?
Есть ли во мне хоть что-то от меня самого?..
В крышку дважды постучали.
– Ну что, гаденыш? Так и не расскажешь, где искать твоего непобедимого друга?
Он назвал меня вовсе не гаденышем. И вопрос прозвучал совсем не так. Это моя более-менее приемлемая адаптация.
Я не ответил, и тогда меня подняли и понесли.
А потом опустили в яму.
Этот звук я не забуду никогда. Сначала он заполняет все вокруг. Ты слышишь, как комья земли осыпаются вниз. Чувствуешь, как опускаешься, когда под тяжестью гроба проседает почва. Ты думаешь только о том, чтобы это поскорее закончилось, а они все кидают и кидают, пока не наступает тишина. Гробовая тишина.
– Мама, – всхлипнул я. – Мамочка-а!
По ногам потекла струйка теплой жидкости.
Я кричал им, где найти Игни. Назвал номер школы, который он мне говорил, предавал его снова и снова, только было слишком поздно. Я лежал в темноте и царапал себе колени. Слышал, как снаружи что-то скребется в стенку моей домовины. Мне казалось, что это черви, почувствовавшие близость пищи. Я ощущал копошение их крошечных тел, ищущих промежуток между ботинком и тканью джинсов, чтобы пробраться внутрь.
Успокойся. Этого не может быть. Успокойся.
Я все еще ждал Игни. Его не было.
Я попытался прикинуть, какого размера тот ящик, в который меня положили, и пришел к выводу, что он больше двух метров в длину, около семидесяти сантиметров в ширину и глубиной примерно в шестьдесят. Получается… Получается… Восемьсот восемьдесят два литра. Мое тело занимает…
Становилось душно. Чтобы не захлебнуться кровью, если вдруг потеряю сознание, я повернул голову набок и приоткрыл рот.
Мое тело занимает в пространстве литров шестьдесят. Кислород составляет одну пятую часть воздуха. Здесь его…
Голова кружилась и дико хотелось пить.
Сто семьдесят шесть литров. Я трачу пол-литра кислорода в минуту. Значит, израсходую весь за пять с небольшим часов.
Нужно было дышать через раз.
Раз… Два… Три…
Я терпел, сколько мог, а потом сделал слишком глубокий вдох.
Так дело не пойдет.
Чтобы не отключаться, я кусал себя за пальцы.
Однажды по телевизору обсуждали историю парня, который попросил закопать себя в землю. Есть такая древняя ритуальная практика, ее используют алтайские шаманы и некоторые боевые подразделения. Смысл в том, чтобы научиться «глубинному чувствованию себя». У этого парня была с собой дыхательная трубка и мобильный телефон. Он позвонил приятелю, который должен был прийти за ним утром, и сказал, что все в порядке. Это был единственный звонок. Его откопали мертвым. Ночью пошел дождь, и влажная почва забила трубку, через которую он дышал. Чувак заземлился по полной программе.
Мне казалось, что я закрыл глаза всего лишь на секунду, а когда открыл, мое лицо обдувало ветром. Я сидел, опираясь спиной на что-то мягкое, и вдыхал полынное тепло, пропитавшее здесь все. Меня держали за плечи.
– Игни, – сказал я, вжимаясь затылком в его грудь. – Почему так долго?
