Нейтральное замечание, но оно ее задело.
– А что тебя так удивляет, вторая душа? – вспылила она. – Или не знаешь, как это бывает?
Игни не знал. Если бы вдобавок ко всему ему пришлось делить с Князевым одно тело, он бы избавился от этого самого тела в самом начале, в четырнадцать лет. Вздернул бы его на первом подходящем крюке.
– Я не хочу убивать эту девочку, – добавила Арсеника уже спокойней. – Да, я хотела жить. Но представляла себе эту жизнь… несколько по- другому.
– Не понимаю, как можно было добровольно желать такое. Себе и ей.
– Я не знала! – выкрикнула Арсеника. – Вообще не думала, что из этого что-то выйдет… Двоедушники – это же байки. Миф из книжек про сказочную нечисть. Чудесное спасение, ребенок, названный в честь спасителя… Глупости! Да и не собиралась я никого спасать… Меня саму спасать было впору. Я умирала. Знаешь, каково это – прощаться с жизнью в тридцать лет?
– Я, если что, в девятнадцать распрощался, – заметил Игни, но Арсеника словно его не услышала.
– Мне оставалось совсем немного, когда я встретила эту женщину. Она ждала ребенка – это мне соседка разболтала, что Бородина к ней в гости пришла, а сама только ложку в рот – и в туалет. Я запомнила. А Геля восхищалась моим именем и была так добра, что разрешила приходить к ней, когда захочу. И тогда я решила, что все подстрою. Вдруг сработает. Оставила у нее в квартире проклятый предмет. Куклу величиной с ладонь – специально ездила в город и купила у цыган. Спрятала в диване между подушками. Я честно не верила до последнего. А моя новая подруга начала угасать… я дождалась подходящего момента и пришла с предложением помощи. Забрала куклу, которую подложила. А взамен попросила о малости. Чтобы Геля назвала будущую дочь Арсеникой. Как меня… Но она не сдержала обещание. Как же я мучилась все эти годы в чертовой могиле…
– Знаю я эту историю глобального облома. Давай не будем тратить время.
– Дослушай. Первый раз об этом рассказываю. Камнем внутри лежит. Так вот, когда они с мужем поехали документы оформлять, я у Гельки за плечом стояла. Ну, думаю, сейчас все и произойдет. А она говорит: Ульяной запишем. Ульяной! И я ей на ухо напомнила о данном обещании. Она – за сердце. Глаза закатила и мужику своему, солдафону этому: Ника, Ника… А остальное неразборчиво. Пока за врачом бегали, папаша дочку Вероникой и записал.
– Очень. Трогательно. – Вот же нашла себе исповедника! – А ты, оказывается, та еще змея.
– Не задел. Если бы тебя звали ядом, какой была бы твоя жизнь? Притормози. Я не договорила.
Игни, который уже одной ногой стоял в Полупути, скрипнул зубами, но вернулся.
– Не бесись, пять минут все равно ничего не решат, – философски заметила Арсеника. Видимо, эмоции Игни слишком явно отразились на его лице. – Это касается нас обоих. Тебя и меня.
Теперь и эта считает, что они с ней образуют «мы», с легкой грустью подумал Игни. Однако Арсеника имела в виду другое.
– Если я пройду по Мосту вместо Ники, то меня ждет то же, что и тебя. Я смогу жить.
– Даже не надейся. – Почему-то раньше подобная мысль не приходила ему в голову. Но от самой вероятности кровь закипала.
– Жить в теле Ники…
– И не мечтай. – Рука непроизвольно потянулась к карабину. – Я вернусь вместе с ней. Или один.
– Ты слишком много на себя берешь, бывший Антон Ландер, бывшая вторая душа Ландер, бывший конвоир Ландер.
Вот же, ведьма!
– Ты меня услышала.
Надо было и вправду поторапливаться. Три дня. Три проклятых дня, которые он провел в беспамятстве на бесконечном пути к воображаемому мосту.
Теперь его ждал реальный.
– Игни, – прошептала вдруг Арсеника.
Нет, не Арсеника.
По-любому. Определенно.
– А когда ты видишь ее вместо меня, тебе тоже больно?
Кажется, Полупуть отменялся. На ближайшую пару часов так точно.
Он, может, и не решился бы, но Ника сама потянула к кровати. Напряженная, испуганная… Для нее это было впервые. И, возможно, в последний раз.
Оба помнили про время и не тратили его на то, чтобы снять одежду. Расстегнули молнии и несколько верхних пуговиц.
Ника смотрела. Даже когда он целовал ее и сам словно проваливался куда-то, где не было ничего, кроме вкуса ее губ, жара скользящих по спине ладоней и темноты под опущенными веками, она не закрывала глаза. Он знал это, потому что ловил ее взгляд всякий раз, когда ненадолго выныривал из их общего тепла, чтобы вдохнуть и нырнуть снова.
– Скажи, если будет слишком больно…
