И вроде бы собиралась сказать ему что-то еще, но забыла, и слова не получались.
Снег ложился на их лица и уже не таял.
Площадь Горького и Канавинский мост
– Игни. Мой Игни.
Он хотел ответить, но губы не разлипались.
– Так хорошо… – добавила Ника.
Улыбнулся – мысленно, лицо застыло, как и все остальное – тому, что с ней все в порядке. Она вернулась. Нужно вставать и идти дальше.
Сейчас. Еще пять минут…
Стоило только закрыть глаза, в голове включался опротивевший до тошноты картавый голос любителя мостов и поэзии. Едва приподнявшись, он снова упал, на этот раз вперед, лицом в землю. Словно чья-то тяжеленная ступня толкнула в спину.
Оружие, вот что это такое.
Игни завозился, одной рукой расстегивая пряжки на груди. Вывернулся, сбросил с себя кистени и карабин. Впервые в жизни все это показалось ему таким неподъемным.
Ника… Встав на колени, он тронул ее за плечо. Попутно обнаружил сразу две вещи – то, что они с Никой по-прежнему связаны, и то, что в левом боку что-то мешает.
Нащупал, не глядя, ручку ножа, схватил покрепче, выдернул.
Прокусил губу, когда пытался не закричать.
Шнур, который скреплял их с Никой руки, стал жестким от холода. Сначала Игни пытался развязать узел озябшими пальцами. Потом зубами. Потом пилил веревку перочинным ножом, извлеченным из собственного тела. Не сразу, но нашел угол, под которым лезвие стало глубже входить в задубевшую искусственную кожу. При этом он несколько раз поранил сам себя, когда лезвие соскальзывало. И резанул еще раз, когда шнурок наконец не выдержал.
Подхватив Нику на руки, он встал и сделал шаг вперед.
Город. Они будут жить.
Еще один шаг. Рот наполнился кровью. Отвернулся, сплюнул в снег через плечо.
Еще шаг. В живот словно раскаленный прут всадили. Согнулся пополам. Нике неудобно. Заставил себя выпрямиться.
Еще. Вот же хрень. Невидимые крючья вгрызаются во внутренности. Сейчас начнут медленно выдирать их наружу.
Стиснул зубы и постарался неглубоко дышать, чтобы не выпустить рвущуюся изнутри часть себя. Понял: если это случится – ему конец.
Споткнулся, едва устоял. Ступени. Памятник. Золотые буквы на постаменте. Серый гранит. Снег.
Игни бережно уложил Нику повыше – туда, где, как ему казалось, ей будет не так холодно, как на земле. Стянул с себя футболку, скомкал и подложил Нике под голову. Так будет лучше. В последний раз посмотрел на ее обветренные губы, дрожащие веки, покрасневший, озябший кончик носа. Ветер слегка шевелил ее волосы. Игни хотел погладить ее по щеке, но отдернул руку.
Пошатываясь, двинулся к остановке. Цапнул за рукав первого встретившегося прохожего.
– Вызовите «скорую», – сказал и сам испугался свиста в своих легких, – там девушке плохо.
Мужчина оглядел его с ужасом, но закивал, достал из кармана телефон. Игни поплелся дальше. Оказавшись рядом с остановкой, повернулся и вновь отыскал взглядом памятник. Возле Ники уже собирались люди. Хотел присесть на лавочку, но промахнулся и оказался под ней.
– Такой молодой, а уже пьянь подзаборная, – произнес скрипучий старческий голос, чья обладательница тут же удалилась в теплое нутро автобуса.
Игни остался лежать. Полуголый, дрожащий, замерзающий.
Быть живым оказалось сложнее, чем мертвым. Больнее, чем он думал.
Сначала сквозь мутный пластик остановочного павильона он наблюдал, как на площадь въезжает машина с горящими маячками и включенной сиреной. Люди в белых халатах протиснулись сквозь толпу с носилками. Обратно почему-то не спешили. Игни ждал и считал секунды, прикидывая, сколько времени пройдет прежде, чем вернется Арсеника.
Потом, когда холод милосердно утешил боль в левом боку, раненом предплечье и всем остальном теле – непривычную, рвущую на части боль, какая свойственна живым, но не знакома вторым душам, – Игни вспомнил, что Арсеники больше нет.
И перестал считать. И холод внутри стал сильней холода снаружи.
