по защите прав вторых душ жалобу подавай.
Шучу неумно. Никто меня не защищает. Сам за себя.
Ладно, к черту, привычно отмахиваюсь я от лишних мыслей и почти уже ухожу, когда вдруг слышу его.
Очень тихий. Далекий. Но в окружающем звуковом вакууме мне хватает и этого.
Плач Есми.
Он не здесь, не на кладбище. За территорией. Причем с противоположной стороны.
Суицидник, что ли?
Делать нечего – двигаю туда. Если повезет, то даже возиться не придется.
Замечаю издалека. Суицидник, точно. Суицидница.
Алое платье в белый горошек. Старомодное, в пол. Черные волосы, сама бледная, как все Есми, с бесцветными глазищами. Бежать не пытается. Ждет, пока подойду.
Ну, разумеется… Петля на шее. Зрелище еще то. Когда я приближаюсь, она доверчиво протягивает мне конец веревки.
Сколько же тебе было, когда ты… Четырнадцать? Пятнадцать?
Я понимаю, чего ты хочешь. Я, в общем, хочу того же. Просто как-то… тоскливо и тошно. И ты еще тут со своей веревкой.
Сам же не хотел возиться. Вот, получай – легкая добыча…
Ты глядишь на меня – взгляд Есми это нечто особенное, все вы смотрите, как на последнюю надежду, а потом нападаете со спины, – а я… ну, не могу. Не голыми же руками тебя убивать. Черт, платье это… в горошек… Детское какое-то… И нечего так смотреть, хоть бы зажмурилась, что ли, даже приговоренным к расстрелу перед казнью мешок на голову надевают. Чтобы они не видели глаз палача. Или наоборот?
Беззвучно шепчешь одними губами. Разбираю почти машинально. Это несложно: «Со-ня. Со-ня».
И я не выдерживаю. Сам накрываю ладонью твое лицо. И делаю то, о чем ты просишь.
Затягиваю петлю.
Изнанка. Я верю, что там лучше, чем здесь, на лицевой стороне. Потому что иначе давно бы сделал то же самое с собой.
Спи, спи спокойно… Уже все.
Бегом возвращаюсь к тому месту, где оставил мотоцикл. Внутри пустота, но это нормально.
Шарю по карманам в поисках ключей и только тогда понимаю, что до сих пор держу в руке обрывок веревки. Твою ж…
Тишину взрывает рев двигателя. Свет фар в спину. Очень надеюсь, что мимо, но не тут-то было. Мои желания редко исполняются.
Тормозят. Выходят. Пятеро. Черт принес, иначе не скажешь.
– Эй, пацан, ну-ка, сюда поди!
Музыку врубили, нарочно слепят дальним. Подхожу. Тот, кто позвал, ниже меня, но в плечах раза в два шире. Бритый череп, руки в карманах. Надо думать, у него там не телефон и бумажник.
– День, – говорит, – сегодня какой-то стремный.
– Хочешь следующий в больнице встретить? – ухмыляюсь я.
Оценили юмор. Гогочут так, что даже музыку заглушают.
– Ладно, – вдоволь насмеявшись, продолжает низкорослый. – Гони ключи от своей табуретки и проваливай отсюда на все четыре. Даже догонять не будем.
– Зато мне твое ведро даром не нужно, – отвечаю на его же языке. – Поэтому проваливай просто так.
Группа поддержки снова ржет хором. А этот прямо на глазах мрачнеет. Рычит:
– Ты че, пацан, неубиваемый? Да ты хоть знаешь, что я с такими делаю?
Он только думает о том, чтобы напасть, а я уже нападаю. Он только собирается вытащить из кармана руку с кастетом, а я уже слышу, как звякает, разматываясь, цепь. Привычная тяжесть в ладонях.
Шаг. Еще. Голова отключается. Тело знает, что делать дальше.
Я разбиваю фары их машины. Обе – одним ударом. Осколки пластика брызжут во все стороны. Свет гаснет. По контрасту темнота становится еще чернее. Музыка по-прежнему орет. Так интересней.
Я их вижу. Они меня – нет. Так тоже интересней.
Замах – бросок.
Воздух полнится ругательствами. Через секунду добавляются крики. Через две слышатся стоны и снова ругательства. Еще немного, и настанет тишина. Думаю только об этом. Внезапно резкая боль пронзает затылок. Как будто с высоты об асфальт приложился. Даже не помню, когда в последний раз страдал мигренью. Да никогда!
