— Уезжать надо, Молли.
— Здесь мой дом. Я этим заведением с пятнадцати лет управляю. А до меня управлялся мой отец, а еще раньше — дед. Я привычная, всю жизнь разных головорезов окорачиваю.
— Молли, я видел тонтонов в деле, — говорит Джек. — Ты готова отдать жизнь за эту развалюху?
— До этого не дойдет. А если и дойдет, я сумею о себе позаботиться, — уверенно говорит Молли.
— Нехорошо, что ты здесь одна, — хмурится Джек. — Давно девчонки разъехались?
— Да уж порядочно. Мне-то можно рисковать, я сама за себя решаю, а их подставлять негоже.
Джек прищуривается.
— Что ты задумала?
— Ну его, не будем об этом, — обрывает Молли. Ставит перед Джеком полную до краев ржавую жестянку. В непонятной жидкости плавает дохлый жук.
— Пей, — командует Молли. — За жука денег не возьму. Давай и для Айка налью. У вас, ребята, в горле небось пересохло.
Джек выуживает из банки жука, а Молли наполняет еще одну емкость и поглядывает на дверь.
— Ну что он не идет? Ага, знаю, за конем своим прячется! Тебя вперед выслал, на разведку, а сам струсил. В этом он весь. А говорил, через три месяца вернусь, честное слово, Молли, и больше уж никогда от тебя ни шагу. Ага, как же. Какое там три месяца. Три года, десять месяцев и шесть дней! Я тебе еще тогда говорила, Джек, и сейчас повторю: без Айка чтоб не показывался. Пусть женится, как честный человек, ныне и присно, аминь. А не то я тебя в перегонный куб засуну и на сивуху переработаю! Говорила или нет?
— Говорила, — отзывается Джек.
— Я ведь слово свое всегда держу, так?
— Так.
— И что? — спрашивает Молли.
Джек одним глотком осушает банку. Жидкость обжигает горло.
— Ну и зелье, — произносит он, отдышавшись.
— Полынное виски, — объясняет Молли. — В прошлый вторник сделала. Помогает от клопов, мух и вшей. Натертости у лошади тоже хорошо лечит. Клиент, что пробовал его до тебя, убежал отсюда с воем, на четвереньках.
— Смотри, как бы до смерти кого не отравить, — замечает Джек.
— А может, я уже отравила? Да что этот Айк там копается? — спрашивает Молли небрежно, словно ей все равно. А по глазам видно, что совсем не все равно.
— Ну, еще по одной, и скажу. — Джек толкает к Молли жестянку. — Доливай давай, — напоминает он.
— Сам налей, — отвечает Молли.
Она занята. Рассматривает свое отражение в осколке зеркала. Щиплет себя за щеки, покусывает губы, взбивает волосы и все время косится на дверь. Двадцать девять лет, а как девчонка, у которой сердечко замирает, когда она ждет своего ненаглядного. От этой картины у Джека у самого сердце сжимается.
Он опрокидывает вторую жестянку. В животе все свело. «Давай уже, — мысленно подгоняет он себя, — скажи ей наконец». Но вслух говорит совсем иное:
— Честное слово, Молли, каждый раз, как тебя вижу, ты все краше становишься. Сколько сердец сегодня разбила?
— Хватит болтать, — отмахивается Молли. — Сама знаю, что старуха.
Джек недоверчиво фыркает, и Молли, довольная, улыбается своему отражению в зеркале.
— Состаришься тут, пока Айка дождешься. «Гиблое дело» — это ведь про меня, Джек. Знаешь, почему? Потому что поверила мужским обещаниям. Чтобы Айк да остепенился, осел на одном месте? Скорее солнце светить перестанет.
Надо ей сказать. Вот сейчас, пора.
— Молли, — произносит Джек, — мне надо тебе кое-что…
— А, ладно, хватит об Айке. Ну его. Сам придет, когда с духом соберется. — Молли облокачивается о стойку. — Что это у тебя за страхолюдство на голове? — Она щелчком сбивает шляпу Джека на пол. — Так-то лучше. Красавчик ты все-таки, Джек, будь ты неладен! С этими твоими лунными глазами.
— Слушай, Молли. Я, это…
— Ты о ней думаешь хоть иногда? — вдруг спрашивает Молли.
Джек молчит. Уставился в жестянку с виски.
— Ей сейчас было бы шесть, — говорит Молли. — Знаю, что глупо, но… Я люблю иногда воображать, какой она бы выросла. С каким характером. Я
