Она бросает мел, вытирает руки о штаны, подходит к столу, нащупывает тощими корявыми пальцами ключ, спрятанный сбоку. Тихо щелкает пружина. Слышится негромкий перезвон. Зяблик в клетке разевает клюв, приподнимается, покачивается на жердочке, машет хвостиком. Когда песенка заканчивается, птичка закрывает клюв, опускается на место, замирает. До следующего поворота ключа.
— Ой, а пусть она еще споет, — просит Эмми.
— Пожалуйста, — строго напоминаю я.
— Ой, простите. Пожалуйста, — повторяет Эмми.
Пег досадливо отмахивается, мол, сама заводи. Эмми поворачивает ключ. Песенка тихонько крадется по пыльной комнате.
— Миз Пег, вы бы отпустили птиц из клеток, — говорю я.
— Да скоро уж, скоро, — отвечает Пег. — Мы все вместе улетим.
В дверном проеме возникает чья-то тень.
— Слим приехал, — объявляет Томмо.
Слим негромко рассказывает мне новости. По пути сюда он в трех местах останавливался — на Ивовом ручье зуб рвал, потом нарыв на шее вскрыл, а потом такую мерзкую болячку лечил, что и говорить неудобно. Он порывается сообщить мне подробности, но я его останавливаю и спрашиваю, что он еще узнал.
Все говорят одно и то же. Мол, слышали от соседей, а те от своих соседей, что тень Ангела Смерти бродит по Новому Эдему, козни чинит. Призрак появляется каждую ночь, как звездопад начинается. И прошлой ночью ее видели. И позапрошлой тоже. Ангел Смерти носится по дорогам со своим волкодавом и вороном, мстит за свою погибель любому, кто ей на пути встретится. Все встревожены, не знают, к чему бы это. Боятся, что беда грядет.
Только я по дорогам не езжу. И меня никто не видел. Как приходит звездопад, так все знамения начинают видеть. Призраков и теней. Сегодня ночью расскажу все это Джеку.
Хорошо, что в Звездной дорожке не только хлам есть. На задворках свалки обнаружился пруд с холодной чистой водой. К нему ведет тропка через огород. А у пруда растут тополя и кусты орешника. Моисей, Гермес и Бин обступили стволы, грызут кору. Тополиная кора для Гермеса любимое лакомство, он ради нее даже злобного верблюда стерпит.
Пег нам объяснила, как пруд отыскать, хотя сама, похоже, к воде давно не подходила. Воняет от нее до небес.
Марси стягивает с себя обтрепанную холщовую рубаху. На шее бледнеет след от рабского ошейника — Пег его мигом сняла, как Слим и обещал. Плечи Марси покрыты тонкой паутиной шрамов — там, где надсмотрщики ее плетьми охаживали. Она аккуратно складывает рубаху.
— Ох, спалила б ты ее, — говорю я.
— Спалю, — отвечает Марси. — Когда в Новом Эдеме рабов не останется, тогда и спалю. На здоровенном костре.
Она бредет по воде. Я швыряю ей мыло, стараюсь не глядеть на нее. Она такая тощая и измученная, что во мне вскипает красная ярость, пронзает до самого нутра. Это все Демало виноват. Вот что он вытворяет, прикрывает свои мерзкие дела красивыми словами. Марси в рабство попала. Таких, как она, много. У Слима был приятель, Билли Шесть. Тонтоны у него участок отобрали, а его самого приколотили штырем к столбу, как крысу. Мейв убили. Брэма убили. Вольных Ястребов в ночи перерезали и разбойников с Западной дороги.
Я похожа на Демало? Как бы мне заглушить его голос внутри? Я все время его слышу. Он меня путает, с мысли сбивает. Румянец заливает мне щеки. Марси видит, как я краснею, но ничего не говорит. Она всегда все замечает, Марси.
— Купаться будешь? — спрашивает она.
— Я потом, если не возражаешь, — говорю я.
Она и это замечает, но молчит. Отскребает грязь с кожи, смывает рабство с себя. Я смачиваю разгоряченное лицо холодной водой. Вот если бы еще жаркие мысли остудить! Черпаю воду ладонями, пью. Живот подводит от голода.
Марси выходит из пруда, досуха вытирается чистой мешковиной.
— Ты о чем поговорить хотела? — спрашивает она.
— Как по-твоему, любовь — это слабое место? Лу так считает. Из-за Па. После смерти Ма он вконец ослаб.
Марси молчит, сразу не отвечает.
— Ну, это Лу так считает, — наконец произносит она. — А ты? Скажи мне, как по-твоему.
Я опускаю глаза, раздумываю над каждым словом.
— Я всякое видала, — говорю я. — Не только в других, в себе тоже. Когда я Лу выручать отправилась, любовь мне силы придавала. Иначе у меня
