Девица долго изучала его, а в глазах ее плясали светлячки. Вазу она брякнула на пол.
– Бородатый мужик – это ты?
Иттан поскреб отросшую за недели дороги бороду. Видимо, он.
– Обалдеть… – Воровка хлопнула себя по лбу. – Сначала страже сдал, а потом у нее же выкупил. У тебя с головой все в порядке?
Почему-то ему стало так смешно, что Иттан прыснул. В порядке ли у него с головой? Нет, нет и нет! Не видно, что ли?
Если б не кольцо это треклятое, и он, и она жили бы своей прежней жизнью. А теперь они почти на равных – заложники гарнизона, невдалеке от которого распахнулась завеса и шастают какие-то твари.
Весело!
– Чего ржешь? – буркнула девица и вдруг тоже засмеялась, припадочно, на грани с истерикой. Наверное, от переживаний и свалившихся на нее проблем.
– Как тебя зовут-то? – ради приличия спросил Иттан, зажигая на столе тонкие свечи, которые скорее коптили, нежели дарили свет. «Светлячок» растворился, и девица выдохнула.
– Тая, – сплюнула она и ответно любопытствовать не стала.
– Приятно познакомиться, Иттан.
– Засунь свои манеры знаешь куда? – посоветовала новоиспеченная знакомая.
– Какая воспитанная девочка, – не остался в долгу бывший светлый декан. – Пить будешь?
Из сумки, привезенной с собой, он достал флягу. Виски был крепок, с терпким дубовым ароматом. Иттан протянул флягу Тае, но та предусмотрительно заявила:
– Ты первый.
Он жадно отхлебнул, глотком этим смахивая нервозность последних недель, утомленность от долгого путешествия. Тая последовала его примеру.
Вскоре они сидели на кровати, передавая друг другу флягу и солонину (заботливая матушка уложила ее столько, будто отправляла Иттана в голодные края). Спорить больше не хотелось, как и враждовать. Все, хватит, отвоевались.
– Мне неспроста кажется, что ты гораздо старше, чем выглядишь? Сколько тебе лет? – Иттан расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
– Приличную женщину нельзя спрашивать о возрасте, – ответила Тая с ехидцей. – Но я неприличная, потому отвечу. Мне двадцать.
Многие в ее возрасте воспитывают если не второго, то первого ребенка. Другие, только окончившие учебу, берутся познавать взрослый мир. А что повидала она? По морщине, залегшей меж бровей, и всегда чуть сощуренным глазам – точно выискивает опасность – Иттан читал: многое.
– Почему ты вернула кольцо? – Он сделал новый глоток, с наслаждением потянулся, когда тепло пробежало по горлу и осело внизу живота.
– Что за допрос? – Тая поджала губы. – Не надейся, совесть меня не замучила.
– Я вообще сомневаюсь в наличии у тебя совести. И все-таки, почему? Неужели испугалась моих слов?
Она выхватила флягу и присосалась к ней, как путник в пустыне впивался бы в жизненно необходимую влагу.
– Да сдались мне твои угрозы. Тот мужчина, ну, в отглаженной рубашке…
– Регс, – подсказал Иттан.
– Наверное. – Тая почесала кончик носа. – Он опасен, я нутром чую, с ним лучше не связываться. И я подумала, что, отдав кольцо, отработаю как- нибудь свою оплошность перед тобой и получу свободу. Кто ж знал, что ты такой законопослушный мальчик.
Иттан развел руками.
– Каким уродился.
– Забыли. Покажи свою светящуюся штуку, – попросила Тая, облизываясь.
Щелчок пальцами, и «светлячок» заплясал перед самым ее носом. Тая провела над ним, принюхалась – словно звереныш, а не девушка – и покрутила головой. Вылитый крысеныш. Иттан в детстве любил играть с придомовыми мышами, тощими и маленькими, безобидными, но такими доверчивыми. Они, не знающие о людском коварстве, сами шли в руки, если там лежал кусочек сыра. Водили носиками, и усики их умильно шевелились. Маменька, когда увидала сына в обнимку с мышью, завизжала и приказала вытравить их. После Иттан долго еще находил маленькие тельца, скрюченные, с глазами-бусинами, в которых застыло непонимание.
– Везет тебе. – Тая попыталась словить «светлячок», но тот улизнул. – Живешь в огроменном доме, сам маг, вон какие штуки пускаешь, а я, кроме скрипки, ни с чем совладать не умею.
– Как же? – притворно изумился Иттан. – А твои поразительные навыки щипачества?
– А, это… мелочи. – Тая зарделась. – Слушай, извини меня.
Она примирительно протянула ладошку, хрупкую и маленькую, словно кукольную.
– И ты – меня. – Рукопожатие вышло слабым, очень уж страшно было переломать эту ладошку надвое. – Чем ты не угодила тому герою-любовнику?
– Он предложил свою защиту, и я, наивная курица, решила, что это жест доброй воли. Ага, конечно. За добрую волю обычно берут двойную плату.
