Впрочем, незачем думать о будущем, которого может и не случиться. Все мы ходим по волоску смычка, играясь с подводниками.
– Почему тебе позволили уехать сюда? Родители не тревожатся? – прикорнув на горячей груди и обводя пальцем плоский живот, спросила я.
– Родители и отправили. Мы не очень хорошо простились. – Иттан поколебался перед тем, как объясниться. – Понимаешь, отец настолько был взбешен моими отношениями со столичной актрисой, что поставил перед выбором: либо я отбываю три года в гарнизоне, либо лишаюсь всего. Наследства, титула, даже имени. Он сам так сказал: «Даже имени».
В голосе Иттана проскользнуло отчаяние.
– Мог бы и отказать отцу.
– Не мог.
– Почему? – Я приподнялась на локтях.
– Потому что без имени я никто, – резанул Иттан острее, чем лезвием. – Безродное существо, и все мои достижения – пустой звук.
– Ну и что? – поразилась я. – В Затопленном городе ни у кого нет имен или титулов, кроме тех, которыми мы нарекаем себя сами.
– И как вы живете? – без упрека, но уколол Иттан.
Я надула губы, но быстро проглотила обиду. И правда, чем тут гордиться? Люди, словно крысы, перебиваются помоями, грабят да пашут без отдыха за любую медянку. Многие мужики, предпочитающие честный труд воровству, падают бездыханные, разгрузив очередной корабль в порту, и больше не поднимаются, а их родня мрет уже после: от голода.
– Три года всего, – сам себя успокаивал Иттан, подмяв меня под бок. – И мы свободны.
Мы?
В грудной клетке стало тесно. Сердце вырывалось наружу, билось о ребра.
Мы! – ликовало все внутри.
Мы! – хотелось прокричать во весь голос.
– Мы… – шепнула я одними губами и добавила громче: – Я тебе пригожусь.
Голос звучал как никогда уверенно.
– Разумеется. – Иттан весело улыбнулся. – А у тебя от солнца веснушки пробиваются.
– Глупости, нет у меня веснушек, – насупилась я. – Нет, честно пригожусь! – и добавила заговорщицким шепотком, склоняясь к самому его уху: – Я умею читать Слова.
Подводники надвигались. Острозубые рты разевались в немом крике, лапы шлепали по глинистому дну. Огонь за жилистыми спинами дочиста вылизывал нутро подземелья. Поглощал налипший на стены мох. Кипятил мутную воду в лужах. Огонь отливал золотистым, душил дымными пальцами. И подводники сбегали от него, но самых слабых – отставших, упавших, раненых – пожирало жадное пламя.
Я всматривалась в глубины лаза. Кулаки были сжаты, сердце билось ровно.
Рыжий язык, готовый поглотить заживо, коснулся сапога…
Я проснулась на выдохе, слюна горчила золой. Спряталась подмышку к Иттану, ненадолго затихла, успокаиваясь. Мужчина дышал ровно, так умиротворяюще, что ночной кошмар отошел в сторонку.
Но на душе не стало спокойнее. Тревога занозой засела под левой грудью, и во рту было кисло, солено, точно от крови.
Я спрыгнула с койки, чудом не заставив ту надсадно заскрипеть, выдавая беглянку с потрохами, и, схватив шерстяное платье, а заодно утащив со стола начатую лучину, выбежала из спальни. Переоделась кое-как, дрожа всем телом – к концу лета в слабо протапливаемом гарнизоне (ох уж эта вечная экономия дров) поселился зверь по имени колотун, кусающий морозными клыками за тело, не скрытое одеждой. Холодало; гарнизонные женщины, высматривая в густых облаках знамения, предвещали ненастную осень и лютую зиму.
Ночью из коридорных шорохов рождалось нечто пугающее. Точно призраки убитых воинов восставали, шастали где придется, шевелили ржавые цепи в незажженных канделябрах, завывали по углам. Босые ноги трепал ледяной сквозняк, за дверьми храпели солдаты. Но я привыкла к звукам своего нового жилища и даже научилась наслаждаться ими.
Как и часами, проведенными в библиотеке, запасной ключ от которой Иттан выпросил специально для своей подопечной. Конечно, он не поверил, что знаком с будущей вестницей (неспроста ведь рынди не выпускали тех из страны, берегли как зеницу ока и исполняли любой каприз – если верить отцовским рассказам), но виду не подал. Покивал одобрительно, заявил, что теперь-то у нас все наладится.
Я не дулась на его неверие: в людское королевство вестницы заезжали редко, а потому слыли невиданной диковинкой. Разве что в какую-то стародавнюю войну против Пограничья, тройка вестниц посетила короля лично. О чем-то они общались, обговаривали, а после нанесли сокрушительный удар по войску врага.
Но неужели из одиночных слов – пещера, ранен – можно сложить какую-то дельную картинку?
Не понимаю.
В любом случае назваться вестницей могла любая прохиндейка, потому-то Иттан и не поверил мне.
