Зеробайк остановился на мгновение, и майор соскользнул с него. Саму дорогу с этого места было не видно, тут была насыпана насыпь и поставлены заградительные щиты, во многих местах уже поваленные. Это было сделано для того, чтобы с пустыни на дорогу не насыпало песок, не наползали барханы и не приходилось дорогу постоянно чистить.
Четвертый, вероятно, займет позицию чуть подальше…
Пригнувшись – чем меньше ты как цель, тем лучше, это знал любой опытный солдат, – майор взбежал наверх, рухнул на землю у самого склона гребня, подтянулся на руках и застыл, осматриваясь…
До этого все, что он видел, было зловещее свечение на горизонте.
Дорога же была филиалом ада на земле.
Саудов подвела привычка возить при себе большие емкости с бензином. Обычным транспортным средством саудита был джип, наверху обязательно был багажник, и если раньше там иногда был бак для воды (обычно их держали в багажнике, сзади), то теперь там возили канистры и емкости с бензином – внутри их обычно не ставили, чтобы не воняло в салоне. Теперь при налете с воздуха каждая такая машина становилась передвижной бомбой – пуля попадала в бак с бензином наверху, он взрывался или загорался, и огненная река скатывалась по машине вниз, мгновенно поджигая ее всю. Спастись было можно – например, выбить лобовое стекло и выбраться, обычно в этом направлении огня не было. Но для этого надо было обладать недюжинным хладнокровием и опытом, а у большинства их не было, и они так и сгорали в огненной ловушке, не в силах спастись.
Уцелевшие выбирались с дороги, кто-то вел огонь…
Относительно того, что они сделали, майор не испытывал ни капли сожаления. Во-первых, никто их сюда не звал, они сами приняли решение идти и атаковать его позиции, а учитывая численный перевес, ему не до соблюдения правил ведения боя, ему надо убивать как можно больше и каким угодно способом. Во-вторых, они сделали достаточно для того, чтобы майор воспринимал их как врагов. А врагов не задерживают, не пытаются взять живыми, судить, перевоспитывать, врагов уничтожают. Майор хорошо понимал разницу между врагом и преступником, и, по его мнению, именно в этом и заключалась причина их проигрыша в Долгой войне. Тех, кто им противостоял, они воспринимали не как врагов, а как преступников, отщепенцев от их собственных народов. Вот почему они задерживали их и пытались судить по каким-то там законам в Гуантанамо или еще где. Но здесь они ошибались, и эта ошибка влекла за собой и все остальные. Тот, кто совершил теракты 9/11, кто взорвал поезда в Испании, кто взорвал «Боинг» над Лондоном, кто потом взрывал в Лондоне и Париже, ехал на грузовике по людям в Ницце, Лондоне, Стокгольме, они не были преступниками, они были врагами. Плоть от плоти и кровь от крови своего народа, они делали то, что от них желало большинство, и народ принимал это, помогал им как мог, укрывал их, а как только они погибали или попадали в тюрьму, всегда находился кто-то на замену им, и не один. В две тысячи первом году сообщество исламских экстремистов представляло собой несколько разрозненных группировок, борющихся каждая за свое, – Абу Саяф на Филиппинах, талибан в Афганистане, ХАМАС в секторе Газа. И была «Аль-Каида», в которой было максимум несколько сотен активных оперативников, несколько тысяч наемников, и про нее в арабском мире знал в лучшем случае каждый десятый – и то «что-то слышал». Но уже через пятнадцать лет Долгой войны количество дестабилизированных стран перевалило за десяток, режимы рушились один за другим, старые диктаторы казались безобидными хулиганами на фоне тех кровавых отморозков, что шли им на смену, а вместо ограниченных групп сформировался глобальный террористический Интернационал численностью не менее двух миллионов бойцов, причем не менее ста пятидесяти тысяч из них составляли мобильный резерв – опытные, организованные отморозки, которые перемещались из страны в страну и были способны разжечь кровавую гражданскую войну даже в стабильной стране всего за месяц-другой. Помимо открытых террористов, существовало в несколько раз большее количество людей, не готовых воевать непосредственно, но поддерживавших «Аль-Каиду», и еще более жуткое исламское государство всеми возможными способами, разделявших их цели, задачи, одобряющее методы их достижения и готовое к участию в акциях протеста с насилием, например, с погромами западных компаний или нападений на посольства и консульства. В Египте, например, над посольством США в ходе акции протеста водрузили флаг «Аль-Каиды», а флаг США сорвали и тут же надругались над ним. Американцы закрылись в посольстве, и никто не пострадал, они сочли это своей победой, но майор хорошо знал, что никакая это не победа. Он слишком хорошо знал Восток, чтобы думать, что отсутствие жертв есть победа. Точно так же можно считать победой над насильником, если ты не сопротивлялась и он тебя не убил, а просто изнасиловал. Это было нечто схожее.
И майор не считал, что сопротивление арабов законное, потому что они оказывают его на своей земле тем, кто пришел сюда с задачей навязать свои ценности и правила. Да, они пришли сюда и их никто не звал, но точно так же и к ним, в их города, в их страны, пришли те, кто должен был жить здесь. Они пришли, пришли в большом количестве, и вовсе не захотели вести себя как гости. Они не стали интегрироваться или ассимилироваться в общество, которое приняло их из сострадания, они в большинстве своем даже не стали честно трудиться – нет, они сели на спину этому обществу, чтобы получать от него как можно больше, не давая ничего взамен и продолжая ненавидеть. Они разрушили собственные общества и собственные страны настолько, что вынуждены были бежать, но при этом они стали строить на своих новых местах жительства те же коммьюнити, какие у них были в их странах и которые довели их до катастрофы. Они продолжили поддерживать джихад и отправлять туда деньги, продолжили врать, воровать, нахлебничать, не строить ничего, кроме мечетей, и всеми способами загрязнять собственную среду обитания. Потом, как только их стало слишком много, дело дошло уже до требований не наряжать елки, не держать собак и не продавать игрушки в виде свиней – потому что это, видите ли, оскорбляет их религиозные чувства. Как только одно из их требований принимали, тут же следовали другие, еще более наглые и вызывающие. Это тоже было своего рода оккупацией, и в каждом крупном городе Европы, особенно в Лондоне, с каждой новой партией беженцев, с каждым новым боро[100], захваченным этой
