Хоть бы их менты задержали для проверки паспортов, что ли! Если уж сами никак не провалятся!
По счастью, Морена про них забыла, занятая гитарой. Тронула струны, подкрутила колок – и заиграла. Что-то очень знакомое, такое, с привкусом болота и мистики… ну да, точно, Кир это же пел. Из «Арии».
– Засыпай, на руках у меня засыпай[47], – она пела негромко, но казалось, ее голос летит над каналом, над Невой, над всем Питером – осенними листьями и туманом, морским ветром и криком чайки, шумом волн и скрипом снасти. – Ты найдешь потерянный рай…
Она пела – а Дон смотрел на нее, словно видел впервые. Словно вот сейчас она вошла в класс, и села за его парту, и этим же грудным, низким голосом сказала ему: «Здравствуй, Дон, я пришла к тебе. Ты ждал меня, я знаю. Теперь ты найдешь свой потерянный рай».
Наверное, тогда все было бы иначе. Честно. Открыто. И… тогда ничего бы не было. Ни безумных снежных глаз, сломанных пальцев Димона и крика на весь стадион: «Киллер»! Ни Сирина и Алконоста на классной доске. Ни божественных пирогов Франца Карловича и сумасшедшего желания лепить Гитару. Не было бы сиреневого медведя, завернутого в одеяло, и гонки вдвоем на одном байке по Лиговке. Может быть, не было бы и «убийства» Поца. И совершенно точно тогда бы она не сидела сейчас рядом с ним в гондоле, и он бы не слышал этого странного, слишком низкого для девушки, такого шершавого и выразительного голоса…
Этот сентябрь был бы совсем другим. Не таким безумным и волшебным.
– Засыпай под пение дождя…
Она замолкла, глядя куда-то вдаль со светлой задумчивой улыбкой, только пальцы перебирали струны, и Дону вдруг подумалось: если бы она вот так перебирала его волосы, и эта улыбка предназначалась ему?..
Совершенно бездумно он проследил за ее взглядом – на машины, дома, вывески… туманные, рисованные акварелью и чуть потекшие… Показалось несколько силуэтов – шкафоподобных, нелепо-грубых среди акварельной нежности, – растворяются в тумане, текут и исчезают, напоследок протестующе взмахнув руками… И когда гопники-спортсмены растворились совсем, оставив на асфальте лишь темное пятно, из переулка степенно вышел огромный черный пес, понюхал пятно, сел посреди тротуара и улыбнулся, вывалив язык. Радостно, во всю зубастую пасть. И вроде бы даже подмигнул Дону.
А когда между псом и Доном проехала газель с аляповатой нарисованной пиццей – пес тоже исчез. Тротуар был пуст. Ни пса, ни гопников, ни даже прохожих.
– …эти статуи расплавили на пушки… – отделился от шума волн и машин голос гондольера.
Дон откинулся на спинку сиденья, привычно и правильно обнял Виолу – и она так же привычно и правильно склонила голову ему на плечо. А гондольер, сверкая глазами и жестикулируя свободной рукой, рассказывал об итальянском мастере Бартоломео Карло Растрелли, что возводил дворцы на Неве, отливал бронзовых зверей и своими руками творил этот город, и любил его, как свое дитя.
По набережной, блестя позеленевшими шкурами в свете фонарей, шли львы и драконы, грифоны и волки, притворяющиеся мерседесами и фордами. Поднимались призрачные паруса над речными трамвайчиками, танцевали томные барышни за темными стеклами Зимнего, а от Адмиралтейства отъезжали всадники на горячих конях и спешили по своим давно прошедшим делам… а Дон с Виолой, держась за руки, смотрели, как над Петропавловской крепостью расцветают фейерверки, и целовались, позабыв и про мороз, и про весь мир, и про не кормленных дома ежей…
– Вас уже встречают, синьорина, – разбудил Дона уже почти родной голос гондольера.
Он открыл глаза – и увидел сначала гранитные ступени, потом – турецкие туфли с загнутыми носами, бархатный сюртук и ухоженные бакенбарды под красным колпачком с кисточкой.
– Ой, Франсуа! – Рядом с Доном пошевелилась Виола, сонно моргнула.
– Позвольте, я помогу вам, мадемуазель! – Франц Карлович сбежал вниз, к самой воде.
Дону на миг показалось, что сейчас мадемуазель Виола сойдет на берег, возьмет за руку старого профессора кулинарии, уйдет в темноту, растворится и никогда больше не вернется. А Дону останется лишь воспоминание о странном сне перед первым сентября.
Ну нет!
Сон или явь, мистика или реальность – он не собирается прятать голову в песок и отказываться от того, что было. Подумаешь, мистика и глюки, не впервой! А что Виола врала… ладно, может быть, и не врала на самом-то деле. Надо просто дать ей шанс объясниться. И объясниться самому. Им в любом случае еще четыре года учиться вместе, а разброд и шатание никому не нужны.
Вскочив на ноги, Дон помог подняться Виоле и, прежде чем вывести на берег, задержал ее руку в своей.
– Мы поговорим завтра. Начистоту, договорились?
Она очень серьезно посмотрела ему в глаза и кивнула.
– Договорились, мой Дон. До завтра.
А потом Дон смотрел, как нелепая парочка – высокая девушка в мотоциклетной куртке и маленький старичок в колпачке с кисточкой – уходят в питерский вечерний туман. Когда он уже собрался развернуться и пойти домой, она обернулась и помахала рукой:
– Увидимся завтра! – скорее угадал, чем услышал он.
