туфель ей казалось, что все стали выше, но у нее пропало желание танцевать. Подав знак Уонде, она удалилась в свои покои.
Там Лиша села за стол и взяла лист драгоценной цветочной бумаги, которую изготовила в отцовской лавке. Запас почти иссяк, и у нее, очевидно, так и не будет времени сделать еще.
Но для чего нужна особая бумага, если не высказать на ней возлюбленному всего, что осталось недоговоренным?
Она промучилась ночь, а после отправила Уонду проследить, чтобы граф не уехал без письма.
Все ждали, что после танца Гаред уделит внимание каждой дебютантке, но между песнями он неизменно подзывал Рожера и ни с кем не оставался наедине. Его неуклонно всякий раз сносило в сторону Розаль, и он увлекал за собой не умолкавших ни на секунду претенденток. Вскоре дочь красильщика окружили юные особы, единые в стремлении ее сокрушить.
– Что смыслит дочь красильщика в управлении баронством? – подивилась Карин.
– Прошу вас, миледи, – улыбнулась Розаль. – Просветите нас. Ваш отец, например, вогнал Ривербридж в такие долги, что пришлось удвоить пошлину за проезд по мосту. Купцы закладывают стоимость проезда в цены на товары, и люди вроде моего отца платят за материалы больше, и все это в итоге сказывается на крестьянстве. Как бы решили эту проблему вы?
– Такими делами лучше заниматься мужчинам, – сказала Динни, когда Карин не нашлась с ответом. – Как выразилась поэтесса Нихоль Грейстоун:
– Это написал Маркуз Элдред, а не Грейстоун, – заметила Розаль, а Гаред в ужасе выпучил глаза. – Причем твоя версия – в скверном церковном переводе. В русканском оригинале сказано:
Она подмигнула Гареду:
– Мне не очень нравится это стихотворение. В молодости у Элдреда получалось лучше:
Гаред взревел от хохота, и остаток вечера прошел в том же духе: Розаль противостояла множившимся недоброжелателям и отвлекала от них Гареда.
У великана дрожали руки, когда за сценой он сообщил Арейн, что выбрал королевой бала холостяков Эмелию Лак.
Арейн уперла руки в боки:
– Думаешь, я удивлена? Ты весь вечер не сводил с нее глаз.
Гаред уставился себе под ноги:
– Я-то знаю, что у вас она не была первая на примете…
– Ты знаешь меньше, чем тебе кажется, – возразила Арейн, – и нам обоим ясно, что выбор небогат. Лорды придут в бешенство, и, Создатель свидетель, они продолжат подсовывать тебе Карин и Динни да сулить богатое приданое и смазливых служанок, но ни та ни другая не справится ни с тобой, ни с Лощиной. Мои сыновья будут потешаться за твоей спиной, но противиться не станут, а Эмелия стоит десятерых таких, как любой из них, что бы они ни думали о Розаль.
Пораженный Гаред взглянул на герцогиню.
– Думаешь, я не знала? – усмехнулась Арейн. – Джесса работает на меня. Она бы не выставила перед тобой девушку без моего одобрения.
На понуром лице Гареда медленно расползалась широкая улыбка. Арейн не дала ей добраться до ушей и подняла палец:
– Ты сделал правильный выбор, Гаред Лесоруб, и для себя, и для Лесорубовой Лощины. Я приму твой обет.
– Клянусь солнцем, – пылко произнес Гаред.
Арейн кивнула:
– И не растолстей. Это худшее, что может сделать мужчина. Никто не уважает толстяка на троне, а потеряв уважение, ты лишь занимаешь чужое место.
Немногие в толпе обрадовались, когда Гаред произвел Розаль в королевы бала, но никто и не удивился сильнее Арейн. Рожер сыграл для их последнего танца нечто победное, и высокородные особы поплелись зализывать раны и строить планы, которые заставили бы Гареда передумать.
Как будто у них был шанс. Бал кончился, общество разошлось по гостиным, а молодые были по-прежнему неразлучны.
Глядя на них, Аманвах покачала головой.
– Не одобряешь, что он женится на хисах? – спросил Рожер.
– При таком убогом подборе невест выбор у него невелик, – ответила она.
– Это почти одобрение, – заметил Рожер.
