Край одежды был придавлен мраморной пятой, но, как видно, никто кроме меня не понял, что же произошло на самом деле. Раб дернул сильнее, раздался треск, и драгоценная ткань разорвалась пополам.
– Плохая примета, – пробормотал отец.
А мать лишь всхлипнула, низко наклонив голову.
Печальным было наше возвращение домой. Богиня отказалась принять мой дар. К тому же, матушка в пути занемогла и на второй день испустила дух. Лихорадка унесла ее прежде, чем мы отряхнули дорожную пыль у порога своего дома.
Выждав положенное количество дней, я вновь принялась за работу. Мой дар не иссяк, и ткани получались одна прекраснее другой. Но теперь я не старалась угодить богам, а изображала их такими же, как и людей. Со всеми страстями и недостатками. Изображенные мною боги предавали, завидовали, ненавидели. Они обжирались на своем Олимпе мясом и фруктами, до полусмерти упивались вином и лежали потом подобно свиньям в собственной блевотине. Афину же я вообще вычеркнула из своей жизни, не пела больше ей гимнов и не ткала ее изображений. В своей работе я поднималась над всеми этими бессмертными и мстила, являя людям истинное лицо их богов. Выплакав все слезы, я не могла забыть завистливое и жестокое лицо Афины. Напрасно увещевала меня Уарда, умоляя выпросить прощение за свою гордыню и строптивость. Я оставалась глуха ко всем доводам рабыни, отмахиваясь от нее, как от назойливой мухи. Я отправляла ее к другим богам, богам родного Египта, и просила не вмешиваться. Она бормотала какие-то длинные фразы на не понятном мне языке, но как видно, ее боги были такими же, как и наши глухими и беспощадными.
Шли годы. Мой отец настолько одряхлел, что уже не мог ходить в торговые ряды, и целыми днями не покидал ложа. Впрочем, ходить куда-то необходимости не было – заказчики сами приходили в наш дом, и работы меньше не становилось. Чуть позже я поняла, что Афина не удовлетворилась тем, что забрала мою мать. Исподволь, она продолжала бороться со мной, лишив мое лицо привлекательности. В детстве я обещала стать красавицей, с правильными, почти божественными чертами лица. Мои белокурые волосы вились крупными локонами, а голубые глаза сияли внутренним светом. Теперь же, мое лицо изменилось настолько, что я не узнавала себя в зеркале. Черты заострились, а кожа потемнела как у рабыни. Ввалились глаза, став мертвыми и безжизненными. А роскошные волосы поредели и повисли прямыми тусклыми прядями. Мне уже было двадцать лет, но ни один мужчина не пожелал взять меня в жены. Они заказывали ткани для своих невест и возлюбленных, обращаясь со мной так, словно я была всего лишь мужчиной и ремесленником. Даже к Уарде я относилась человечней, чем все эти молодые люди ко мне, к свободной гречанке. И, испытывая разочарование, я вновь набрасывалась на работу, чтобы забыться и показать ненавидящей меня, что моя ненависть сильнее.
Однажды я сидела у стены пристройки, давая отдых онемевшим рукам, и в этот момент Уарда ввела в наш дворик древнюю старуху. Думая, что это новая заказчица, я встала со скамьи и поклонилась ей. Старуха выглядела неопрятной, все ее одежда пропиталась пылью, пыль въелась в морщины, отчего ее лицо казалось татуированным наподобие лиц варваров. И было понятно, что у нищей старухи нет, и не может быть, денег на оплату моей работы. Хотя она могла быть чьей-то служанкой. Я молчала, выжидающе глядя ей в глаза, но старуха, вместо того, чтобы рассказать, зачем явилась, проковыляла на середину двора, бухнулась на колени и принялась обеими руками рвать свои жидкие седые космы, выражая, таким образом, крайнюю степень горя. Уарда участливо протянула руки, чтобы помочь ей подняться, но из беззубого рта вдруг понеслись неистовые крики, заставившие мою рабыню отступить.
– Арахна! – завопила старуха, заставив меня вздрогнуть. – Послушайся моего совета – перестань мстить богам! Упади в пыль и моли Афину о прощении. Прилюдно откажись от своего дара, сожги прялку и станок, покайся! И она простит тебя!
В возмущении я выпрямилась во весь свой рост, мне предлагали отказаться от последнего, что еще оставалось. От самого ценного, что было дано от рождения.
– В чем я виновата перед Афиной-Палладой? – спросила я старуху. – Может быть в том, что уже много лет являюсь источником ее зависти? Но разве это моя вина? Не я ли возносила хвалы ей во времена детства? Не я ли ей посвящала каждый кусок ткани, созданный вот этими руками? Не я ли одела ее изображение в храме? Так пусть же Афина сама явится сюда и победит или проиграет в честном состязании.
Не успела я это проговорить, как все вокруг задрожало и заходило ходуном, прогремел гром, и молния ударила о землю. Старуха рассыпалась как пыль и вместо нее я увидела прекрасную величественную женщину в белых одеждах. Ее золотые сандалии почти не касались каменных плит дворика, она словно парила, излучая немеркнущее сияние. Но лицо ее было мрачно, а рот кривился в злобной гримасе.
– Я здесь, Арахна, – воскликнула Афина. – Я принимаю твой вызов.
– Откажись, – прошептала за моей спиной Уарда. – Ты погубишь себя.
Но что ценного было в моей жизни, чего бы я боялась потерять? Не раз смертные выступали против несправедливости богов Эллады, и хотя всегда это кончалось плачевно, но есть в жизни человека что-то более ценное, чем смиренные гимны во славу Олимпа. Я поклонилась богине и направилась в пристройку, чтобы сейчас же начать состязание. Когда через пару минут я выглянула наружу, двор был пуст, Афина удалилась, возмущенная моей новой дерзостью, к богам нельзя поворачиваться спиной.
Ровно через месяц, день в день мое покрывало было готово. Никогда я еще не работала с таким тщанием. Тончайшее, почти прозрачное полотно, сверкало золотыми и серебряными звездочками, по краю вились гирлянды из цветов нежнейших оттенков, а в центре я изобразила множество сцен из жизни богов. Мои боги были такими же, как и люди, слабыми и одержимыми страстями. Минута в минуту появилась Афина-Паллада, держа в руках покрывало собственной работы. Оно было далеко не таким красивым, как мое. Посередине красовался Акрополь и сама Афина, спорящая с Посейдоном за
