власть над Аттикой. Как раз тот самый момент, когда богиня в шлеме и доспехах, вонзила копье в землю, из которой поднялась священная олива. Ее покрывало воспевало силу богов, в то время как мое утверждало, что боги слабы.
Афина подняла руку, и высоко в небесах я увидела золотой трон, в котором восседал сам Зевс, вызвавшийся судить наше состязание. И двенадцать светлых богов Олимпа располагались вкруг него. Все-все желали в этот день присутствовать при споре, точно так же, как было изображено на покрывале богини.
– Смотри, отец, – воскликнула Афина, – эта смертная оскорбила нас всех. Она не уважает богов.
Зевс поднялся во весь рост, выбирая победителя, и оливковая ветвь опустилась прямо в руку Афины. Она победила. Засмеявшись, обернулась ко мне и больно ударила по плечу челноком, который держала в другой руке. Состязание было окончено, боги вновь показали себя несправедливыми, падкими на лесть, тиранами. В мгновение ока потемнело небо, и золотой трон скрыли тучи, лишь Афина, потрясая пальмовой ветвью, смеялась надо мной громким смехом.
Не выдержав позора, заливаясь слезами я поторопилась скрыться в пристройке, оттолкнув по пути Уарду, кинувшуюся со словами утешения. Внутри все оставалось на своих местах, но потускнели сверкающие мотки ниток, а начатое полотно на станке, превратилось в кусок грубой неровной ткани. Мой дар был безжалостно отнят.
Тогда я свила из нитей крепкую веревку, сделала петлю, и привязала ее к балке на потолке. Меня больше ничто не связывало с жизнью. Я просунула голову в петлю и оттолкнулась от скамьи. Сладостный мрак уже окутывал все мое существо, но в эту минуту раздался скрип двери. Я почувствовала, как что-то коснулось моего, почти уже безжизненного тела и услышала такой знакомый и такой ненавистный голос:
– Живи непокорная. Ты будешь жить вечно и вечно тянуть свою нить. С утра и до вечера ты будешь ткать из нее полотно только для того, чтобы прокормиться, и все твои потомки будут нести на себе твое проклятие.
Я вновь увидела свет, и исчезающее в воздухе лицо богини. Тело мое сжалось, и с обоих боков его вытянулись восемь черных суставчатых ног, каждая из которых заканчивалась отвратительным крючком. Шея исчезла, и я не могла повернуть голову, чтобы осмотреться, пока цеплялась за край петли. Потом неуклюже упала со стуком на пол, и изо всех сил побежала в самый темный угол комнаты. Афина превратила меня в самое отвратительное и самое гонимое существо на земле – в паука.
С тех пор прошли тысячи лет. Канули в Лету боги Олимпа вместе с моим народом. Появились новые грозные боги, которые теперь безжалостно расправлялись со своими последователями. А я как ткала паутину, так и тку ее до сих пор, не в силах сбросить с себя проклятие, замешанное на самой страшной силе – на зависти. Я смотрю на вас из темного угла и очень хочу крикнуть:
– Люди, не создавайте богов! Ведь за их первоначальным очарованием грядут муки и смерть. Так было и так будет!
Но уста мои скованы печатью молчания, и история противостояний вновь и вновь разворачивается перед моими глазами, а помешать этому я не в силах.
Анакреонт
О, Зевс Великий и могучий! Зевс – громовержец! О, Боги, всемогущие и всевластные! Почему вы стерли в памяти эллинов и их потомков сказание о победителе варваров, славном воине Анакреонте? В чем провинился перед Вами человек, дела которого заставляли трепетать от восторга и восхищали всю Элладу, который был героем эллинов, таким героем, что каждый юноша мечтал повторить его подвиги? Неужто так велика вина его, что, уничтожив Анакреонта, в прах превративши, вы боитесь памяти о нем? Одумайтесь, великие Боги!
Закутанный в шерстяной плащ, всадник приближался к узкому входу в Касталийское ущелье. Измученный дальней дорогой, серый конь уже с трудом передвигал ноги, время от времени ржал жалобно, словно напоминая хозяину, что необходим отдых. Однако всадник безмолвствовал. Его одолевали тяжелые думы, и ничто сейчас не в состоянии было отвлечь от них. День клонился к вечеру, становилось сумеречно, а это означало, что поутру он, великий воин Анакреонт, вступит в сражение с охраняющими ущелье от гостей непрошеных и, может случиться, погибнет в схватке. Но смерть не страшила его. Страшило его, что, погибнув в схватке с Ужасом ущелья, он так и останется в неведении, и там, по ту сторону черной реки Стикс, уже никогда не получит ответа на свой вопрос. Наконец всадник остановился и слез с коня, который даже вздохнул облегченно. Хозяин освободил его от седла, навьюченных мешков, и показал на, бьющий из-под камня, родник.
– Ступай, Филеб, попей! Вода там!
Сам же, развязав тесемки плаща, распахнул его, но не сбросил с плеч, было прохладно. Из одной сумы он достал лепешку, присел у камня и стал утолять голод, запивая хлеб вином из тыквенного сосуда. Напившийся воды конь звучно хрупал, поедая густую траву, покрывавшую землю.
