И запах.
Грай сморщилась.
– И ты туда же. – Она выглядела обиженной, кузины же молчали, но, как показалось, неодобрительно. – Я думала, что ты… другая.
– Какая?
– Вот скажи, – Грай упрямо тряхнула головой, – почему я должна подчиняться мужчине только потому, что он мужчина? Ладно, отец… ну или брат, хотя мой братец на три года меня моложе, но с его мнением уже считаются. А я… я должна улыбаться и делать вид, что счастлива… как будто у меня вовсе мозгов нет.
Грай с раздражением сыпанула в остывающий шоколад горсть грецких орехов. А кузины, вновь обменявшись понимающими взглядами, вздохнули. Их, кажется, вопросы равенства беспокоили мало.
– Почему я сама не могу принимать решения, которые касаются всей моей жизни? – Грай злилась, и шепот ее становился все громче.
– Так принято.
Кэри не знала ответа, более того, подобные вопросы ее вовсе не занимали.
– Кем принято? – Грай наклонилась. – Тем, кому удобно, чтобы вот я… или ты… или вот они были товаром?
Что ей ответить?
– А Лэрдис… она считает, что женщина заслуживает право быть свободной!
Грай нервно сжала ложечку, словно собиралась ею отстаивать это самое право на свободу.
– Она… если хочешь знать, она… сама управляет фабрикой! И поместьями! И никому, даже Королю, не позволит себя ограничивать! Старая королева запретила Лэрдис появляться при дворе, а она ответила, что слишком занята теперь, чтобы тратить свое время так бездарно.
Глупость.
И оскорбление, которое та женщина в черном платье проглотит, но не забудет. Лэрдис и вправду настолько смела?
– Ты молчишь, – с упреком произнесла Грай.
– Я не знаю, что сказать…
Рука сама прикоснулась к механическому сердцу, запертому на слово-ключ.
– …Значит, он подарил его тебе? – Когда Дитар улыбается, она выглядит почти красивой.
– Да, а…
– Он делал его для Лэрдис.
Обида, острая, полынно-горькая, и Кэри пытается скрыть ее, смежив веки, отвернувшись, прикусив губу, что предательски подрагивает, выдавая.
– Не злись на него, милая…
Не будет. Постарается.
– Ему хотелось сделать что-то особенное… а у Лэрдис было все.
И тогда Брокк придумал крохотные часы с секретом.
– Почему тогда… – Сердце, зажатое в кулаке, стучит, просит о пощаде.
– Не успел. Я и не знала, что он его все-таки доделал. В последний раз, когда мы разговаривали, у него что-то там не ладилось. Очень маленькая вещь, хрупкая, с его рукой неудобно.
Дитар с немалым трудом подняла свои узкие ладони, которые прятала в чехлы шелковых перчаток, стыдясь иссохшей желтоватой кожи.
– И все-таки доделал. – Она щурилась и вновь улыбалась, чему-то радуясь. А Кэри не могла понять, как может испытывать радость тот, кому жить осталось считаные дни. – Эта игрушка многое значила для него… отдал тебе…
Отдал.
Только значит ли это хоть что-нибудь.
– Он ее любит?
Кэри решилась задать вопрос, который мучил ее. А Дитар не спешила с ответом.
– Я… соврала бы, сказав, что нет. Но и соврала бы, сказав, что любит…
…любит или нет?
Старая игра на лепестках ромашки.
Сверр, который лежит раскинув руки. И Кэри голову устроила на его животе. В животе раздается урчание, а значит, пора домой, там небось к обеду ждут, но вставать не хочется. Ромашек еще осталось дюжины полторы…
– Любит, не любит… – Белые лепестки подхватывал ветер, рассыпая по зеленым травяным космам. – Плюнет…
Сверр фыркает, когда на кончик его носа опускается лепесток.
– …поцелует… – Кэри обрывает два сразу, так нечестно, но если играть по правилам, то получится, что ее не любят.
