Улыбаться. Смотреть. Рассматривать. Притворяться, что этот неурочный визит вовсе не в тягость.
– Кстати, – Лэрдис разглядывает чашку, и Кэри, и комнату, и, кажется, внимательный взгляд ее проникает сквозь стены, пробирается в самые потаенные уголки старого дома, – а где мой мальчик?
– Работает…
– Конечно, он всегда так много работал… и ничего-то не меняется. – Лэрдис к чаю не притронулась. Отставив чашку, она откинулась на спинку кресла, а руки положила на подлокотники, поза ее была вызывающе-мужской, но и при этом нельзя было назвать ее нелепой.
– Кое-что изменилось. – Кэри поморщилась.
Язык саднило, да и горло тоже.
– Ты об этой нелепой свадьбе? Брось, милая, когда брак хоть что-то менял? – Рука-змея в золоте перчатки. Тонкие атласные пальцы, и невесомая пыльца пудры на них. – Тем более такой.
– Какой?
– Все знают, что ваша свадьба – это попытка Короля сделать хорошую мину при плохой игре. Твой жених от тебя сбежал, вот Король и взял первого, кто подвернулся под руку. Ко всему, Брокк слишком многим Королю обязан, чтобы возражать. Да и для него, если разобраться, ты неплохая партия. Милая домашняя девочка без особых амбиций… простоватая, конечно.
Она говорила это с очаровательной улыбкой, и каждое слово пробивалось сквозь щит отчуждения. А от Сверра спасал, но она хуже. Сверр был безумен, а Лэрдис понимает, что делает.
Но зачем?
Не из любви к Брокку, любовь бы Кэри поняла.
– И я даже верю, что он попытается тебя любить.
– Попытается?
…хорошо бы.
– Конечно. Он ведь должен, а у Брокка гипертрофировано чувство долга… – Лэрдис коснулась свечей, и огоньки скользнули по атласу перчаток, не опалив ее. – Да и есть в тебе очарование юности, способное увлечь… на некоторое время. А потом ему станет скучно.
– Неужели? – Кэри проклинала себя за слабость. Ей нужно ответить.
Едко.
Красиво.
А в голове пустота и обида, которую Кэри старательно глушит, приказывая себе держаться.
– Скука разрушила куда больше браков, чем измены… – Лэрдис задумчиво провела мизинцем по узору из живого железа. Обручальный браслет ее терялся в кружевной вязи, словно являясь ее продолжением. – Он надоест тебе, а ты – ему… причем ты ему скорее.
– Зачем ты пришла?
Щеки вспыхнули, и это проявление слабости разозлило Кэри. В конце концов, какое право имеет Лэрдис появляться здесь? Говорить подобные вещи? Смотреть так, точно Кэри – существо низшего сорта.
Выродок.
– Услышала, что мой мальчик женился… стало интересно. – Лэрдис поднялась. – И захотелось взглянуть на… королевскую подачку. Не обижайся, но так и есть.
Дышать. Не позволять глухому черному бешенству взять верх. Оно рвется, грозясь выплеснуться волной живого железа, меняющей, уродующей.
…и вот что, значит, испытывал Сверр.
– Все знают, – Лэрдис провела пальцами по щеке Кэри, – что, если бы не королевская воля, он никогда бы не женился. Мой мальчик все еще любит меня.
– Или тебе так только кажется.
Ее слова. И Лэрдис вспоминает, она хохочет, ничуть не стесняясь этого слишком громкого, нарочитого какого-то смеха.
– Тебе он нравится. Бедная девочка… мне жаль. – В бледных глазах тонут отблески свечей. – Действительно жаль… ты пока слишком молода, чтобы понять, насколько это глупое бесполезное чувство – любовь.
– Именно. – Глухая злость туманила разум, наверное, поэтому Кэри сказала то, чего говорить не следовало бы: – Я молода, но стану старше. И ты тоже… станешь еще старше.
Лэрдис ничего не ответила.
После нее остался недопитый чай и навязчивый аромат лаванды, который привязался к ткани. Платье предало Кэри.
И зеркало тоже.
Она хотела стать красивой? Миленькая, не более того… в ней нет холодной изысканности Лэрдис и, наверное, никогда не будет.
