Другим? Определенно, и сильно. Он вовсе не похож на себя, нарисованного ею. И все же… этот аккуратный, точно вычерченный подбородок. И нос кривоватый слегка, плоские скулы.
…у Кейрена острые, и он сам угловатый, нервный.
Забыть.
Для его же блага забыть.
– Театр, да? – Ее голос звучал жалко и чересчур громко для этого места, оттого Таннис перешла на шепот. А человек, сидящий в кресле, кивнул, подтверждая, что да, именно театр всему виной.
Все-таки она, как и Кейрен, потрясающе невезуча.
– Садись.
– Ты… меня убьешь? – Ей не хотелось умирать.
Таннис так и не увидела моря, а есть еще берег, придуманный ею. И дом на этом берегу. Пустые дни, одинокие ночи, кошки, которых будет прибавляться год от года. Тоска, она ведь не уйдет, и нечего обманывать себя же.
– Пока не знаю. – Войтех потянулся к бутылке. – Мне бы не хотелось.
– Мне бы, – смешок вырвался против желания, – тоже не хотелось…
– Понимаю.
Вино темное, тягучее.
– Пей. Не отрава. – Он первым пригубил его. – Ты не сдержала слова, Таннис. Зачем ты рассказала о подземном короле?
Стыдно? Разве что самую малость. А вино пахнет пылью. Это странно… виноградом. Земляникой. Летом и солнцем. Или осенней яркой листвой. Самой осенью, если белое и легкое, которое к рыбе… Таннис помнит, ее учили.
И Кейрен, завязав глаза, наполнял полдюжины бокалов.
Игра.
Угадать запах. Ему все казалось простым, он удивлялся, почему Таннис не ощущает по запаху разницы между мускатами аль-бьер и треви. Разве не слышит она ноты железа и дуба? Или вот корицу… а еще мед, мед ведь ярко выражен.
Не слышит.
Человек ведь, просто-напросто человек.
– Я думала, что ты умер…
– Я умер, – отозвался Войтех. Без улыбки. И тени смеха нет в глазах, которые постарели.
– Но…
– Я не представился, леди, – он наклонил голову, – Освальд Шеффолк… герцог Шеффолк.
Молчать. И прикусить губу, запирая лишние опасные вопросы.
– Правильно, – он катал бокал, заставляя темное вино расплываться по стеклу багряной вуалью, – прими это как данность…
Таннис кивнула. Примет. Если ей позволят.
– Ты… поэтому хотел убить меня?
Бледный. Кожа не просто белая, но обесцвеченная, рыхловатая.
– Да. Тогда мое положение было… несколько неустойчивым.
– А теперь?
– Все зависит от того, что мы решим, Таннис. – Он отставил бокал и поднялся, руку подал. Холодная. Слегка влажноватая.
Рука мертвеца.
– В этой библиотеке собраны тысячи… десятки тысяч книг. Большей частью рукописных… нет, Таннис, не запрещенных. Они ничего не запрещают, но кое-что ограничивают, заставляют забыть. Вот здесь пьесы одного драматурга, имя которого тебе ничего не скажет. Он был гением, но известен немногим. Или вот поэт… писатель… пара философских трактатов, крайне интересные мысли…
Он шел вдоль полок, то и дело останавливаясь, чтобы коснуться очередного фолианта.
– Пропавшие имена, Таннис. Мир, который мог бы быть, если бы не псы.
– И чего ты хочешь?
– Восстановить справедливость.
Окна все же имелись, крохотные, квадратные, в свинцовых переплетах. И сквозь толстое стекло проникал солнечный свет, который заставил Войтеха морщиться.
– Некогда вместо стекол здесь стоял камень, а стекла были роскошью. – Он с нежностью провел по бурой стене и отступил в тень. – Этот дом пытается сохранить осколки нашей истории. Культуру… но и он умирает. До спрятанных в нем сокровищ никому нет дела. Что такое книги, написанные людьми?
