пенять, что провонялся.
И опоздал.
Почти опоздал… нехорошо.
Плохо. Муторно. Но снова не Таннис, и разве это – не счастье? С едким привкусом формалина, с промокшими ботинками и желтушным, присыпанным пылью снегом.
Надо идти…
И наконец сказать, что ему нужна свобода. Кейрен дернул родовой перстень, который сидел на пальце плотно. Не снимается, и прежде он отступал, но сейчас, присев рядом с подтаявшим сугробом, сунул в снег руку. Держал долго, а потом смотрел, как прилипшие к коже кристаллы тают, стекая по пальцам грязными ручьями. Перстень сошел по воде легко, оставив полоску белой кожи.
Кейрен сжал кулак и сунул перстень в карман.
Отец разозлится… матушка расстроится… но Райдо прав, хватит уже.
– Дорогой, – леди Сольвейг позволила себе нахмуриться, выражая высшую степень недовольства, – мы почти опоздали.
– Мне жаль.
Вежливая ложь. И полупоклон. Ей. Дамам. Мать Люты в винном бархатном платье. Сама невеста, привычно-мрачная, напудренная сверх меры, словно под этой пудрой ее матушка пыталась скрыть разочарование. А что, еще немного, и нарисуют новое выражение лица, только тоску в глазах не спрятать.
Леди Сольвейг морщится.
– Дорогой, где ты был? – Вежливый вопрос предвестником холодного отчуждения, с которого начинается ссора. Впрочем, когда это матушка снисходила до ссор? Она держала оборону ледяными взглядами, идеальными манерами, собственным совершенством, до которого прочим было не дотянуться.
– В морге, – не стал притворяться Кейрен.
– Служебные дела? – Матушка укоризненно покачала головой. – Мне казалось, что тебя должны были…
– Матушка, мы разве не опаздываем?
Приподнятая бровь. Взмах ресниц. И рука невзначай касается прически, словно проверяя, не выбился ли непослушный локон.
О нет, разговор не закончен: отложен на время. Не при посторонних, пусть они – уже почти родня, но это «почти», зыбкое, толщиной в волос, не позволяет нарушить представление об идеальной семье.
– Что ты делал в морге? – не переставая улыбаться, спросила Люта. – Кого-то убили, да?
– Да.
От нее пахло цветочной пудрой.
И волосы, закрученные тугими буклями, гляделись неестественно, да и сама она в бледно-розовом платье из переливчатой, какой-то хрустящей с виду ткани была похожа на фарфоровую куклу. Кукла замолчала, приняв руку. Позволила проводить себя да экипажа и уже там, спрятавшись от настороженного взгляда леди Сольвейг – матушка явно не доверяла будущей невестке, – выдохнула:
– Я ее боюсь.
– Кого?
– Твою мать… она вся такая…
– Идеальная.
– Точно, идеальная. А я – нет.
– Ты живая.
– Пока да. – Люта поерзала на сиденье, сунула пальцы под корсаж и, резко выдохнув, попыталась его подтянуть вверх. – Жуткое платье. Тебе оно нравится?
Кейрен пожал плечами: честно говоря, ему было все равно.
…та девушка в морге с длинными рыжими волосами, которые остригут несмотря на все запреты, была нагой.
– Мама считает, что должно бы понравиться. – Люта вздохнула и попыталась расправить кружева, чтобы прикрывали чересчур уж смелый вырез. – А я себя голой чувствую. Или дурой. Или голой дурой… круглой.
Она шмыгнула носом и часто-часто заморгала, сдерживая слезы.
– Не будет свадьбы. – Кейрен вытащил перстень.
– Что?
– Если ты, конечно, не передумала…
Люта отчаянно замахала головой, и накрученные букли заплясали.
– Случится скандал. – Кейрен оперся головой о стенку экипажа. – Обвинят, конечно, меня, но и твоя репутация…