Огонек отражается в мертвых глазах зеркал, знаменуя возвращение сожженного мира.
Вдох.
И выдох. Улыбка, пойманная во взгляде ее князя, – полуночный, переломный титул. Полупоклон. И стол под черной скатертью. Сладкий аромат зимнего пирога. Нож с длинной рукоятью, слишком неудобной для одной Кэри, но если вдвоем… и рука Брокка накрывает ее ладонь.
– В детстве это было самой любимой частью ритуала, – мягкий шепот, ласковый голос. – Я не мог дождаться, когда начнут пирог резать. И боялся, что мама отрежет маленький кусок…
Клинок разломил корку из холодного шоколада.
– А мне, – также шепотом ответила Кэри, – всегда наверх приносили…
…леди Эдганг и в переломную ночь не желала видеть бастарда. Но воспоминания эти больше не причиняли боли.
Слуги подходили один за другим, принимая на свечу обновленное пламя и свой кусок «черного хлеба», который давно уже перестал быть хлебом.
– Хочешь облизать? – Брокк протянул нож, к клинку которого прилипли кусочки шоколада, и, наклонившись, на самое ухо произнес: – Этот шоколад самый вкусный. Поверь мне, я знаю.
…он же снимает с губ шоколадную крошку и смеется.
А призраки, подобравшиеся к зеркалам, следят. Молчат.
Благословляют ли?
– И что дальше?
…этой ночью нельзя спать.
– Что-нибудь…
И камин вспыхивает за камином, возвращая в дом тепло.
– Будешь?
Темное тягучее вино, больше похожее на деготь. Оно холодно, и все-таки согревает, оставляя на языке вкус зимы.
Для двоих.
На двоих. Бутыль. И стол. Ваза с жареным миндалем. Остатки зимнего пирога, из которого Брокк целеустремленно выковыривает изюм.
– Что? – Он смущается под взглядом. – Я его просто не люблю. Ты куда?
– Я… скоро.
Кэри подхватывает с тарелки изюмину. И на удивленный взгляд отвечает:
– Что? Ты же все равно его не любишь.
В ее комнате холодно, стыло. Троица свечей оживает под прикосновением. Новорожденное пламя разгоняет тени, и они отползают к погасшему камину. Висит шелковая лента колокольчика, но Кэри, протянувшая было к ней руку, останавливается. Сегодня она справится сама. Ей несложно расстегнуть дюжину обтянутых шелком пуговиц. Платье съезжает, а следом, белым на черное, падает нижняя рубашка.
Зябко.
Стыло. И изморозь на стекле… и страшно, до ноющей боли в груди, страшно. Есть еще время отступить… отложить… не сегодня, а…
Беззвучно отворяется дверь старого шкафа, и лавандовый запах тревожит, подстегивая. Страх уйдет, а что останется?
…город, который застыл в ночь Перелома?
От выпитого вина легко и голова кружится, и Кэри встает на цыпочки, тянется… где-то здесь она прятала, нет, не прятала, просто отложила до поры, до времени… на всякий случай.
Белая ткань, невесомая.
Стыдно.
И холодно. Кружево колется, царапает шею… наверное, Кэри все-таки пьяна, если решается на такое. Главное, дойти, не замерзнув, а потом… согреет ведь.
Конечно.
Или переломная ночь переломает и Кэри.
Так тоже случается, но… на руках тяжелые браслеты из темного первого золота. И княжий венец пришелся впору… остались мелочь – решиться и переступить порог.
Дверь открывают с той стороны.
– Кэри, ты…
– Я.
И старое зеркало, в котором тонут отражения свечей.
– Ты… – Брокк замолкает.
