Нелепая смерть. Просто-таки совершенно идиотская… еще немного, и он попросту вышибет стекло с рамой вместе. Но окно открылось.
– Пусти погреться, – клацая зубами от холода, попросил Кейрен. – П-пожалуйста.
Таннис.
Его женщина.
Растерянная. И счастливая. И злая невероятно. С руками горячими, просто-таки обжигающими руками. Втягивает в комнату, шипит:
– Ты ненормальный!
Совершенно ненормальный, если тогда, в театре, не украл ее. Но больше Кейрен этой ошибки не повторит.
– Ты же…
– П-погреться. – В ее комнате горит камин, и Кейрен просовывает руки сквозь решетку. Он выдыхает резко, с выдохом пряча боль от первого, злого прикосновения пламени. Оно же, вдруг смирившись, карабкается выше и выше, разливаясь по плечам, по груди, вытапливая холод.
– Зачем ты пришел? – Таннис присаживается рядом. Она смотрит на огонь и на Кейрена тоже, но на огонь больше. И тоже тянет к нему руку.
Бледную и тонкую.
Она сильно похудела, глаза запали, а улыбка исчезла. Куда? Ему так нравилась ее улыбка… и веснушки тоже, которых почти не осталось. Наверное, в Шеффолк-холл солнце заглядывает редко. И Кейрен тянется к ней, проводит сложенными щепотью пальцами по щеке.
– Ты плакала.
– И что? Все женщины время от времени плачут.
– Ты – не все, ты – особенная…
Короткие волосы слиплись, прядки влажноватые, тусклые, и Таннис пытается отстраниться.
– Прекрати…
Не прекратит.
– Зачем ты здесь? – Она вдруг всхлипывает и позволяет себя обнять, сама обвивает руками шею. – Зачем ты пришел…
– Правильно спрашивать – за кем. За тобой.
На ней длинная полотняная рубашка, слишком широкая, но при том – короткая. И ткань перекрутилась, из-под подола выглядывают узкие щиколотки Таннис. А рукава, отороченные кружевом, заканчиваются чуть ниже локтей.
Кейрен помнит, что локти у нее острые, шершавые.
И ключицы тоже острые, хотя совсем не шершавые, но торчат, изгибаются. Ямка на горле манит. А волосы прилипли к жилистой шее.
– Это опасно. – Она отстраняется, но ровно настолько, насколько Кейрен готов позволить отстраниться. Полшага.
И взять ее лицо в ладони.
Провести большим пальцем по губам: снова кусала, и до крови, остались бляшки скушенной кожи и темные трещинки. Щеки бледные, горячие какие… этот румянец выглядит болезненным.
Лоб горячий.
Чересчур горячий. А пол холодный, Таннис же – босиком.
– Он тебя убьет. – Она сама к нему тянется, к мокрым еще волосам, к коже, раскаленной пламенем. – Если найдет, то…
– Меня не так просто убить.
– Самоуверенный.
– Ага. – С ней легко соглашаться.
Она стала легкой, почти невесомой.
– Тебе надо в постель вернуться, – поясняет Кейрен. – Ты босая.
– Ты вообще голый.
– Извини, но я подумал, что пес с одеждой в зубах будет выглядеть… несколько подозрительно.
Она фыркает и шепотом на ухо, доверительным тоном, произносит:
– Синий пес сам по себе выглядит подозрительно.
У нее мягкий смех.
– Об этом я не подумал…
– Мне кажется, ты вообще не думал… что ты делаешь?
– Греюсь.
– В моей кровати?
– Ну не у камина же мне дальше торчать, я, как ты правильно заметила, в неглиже…
Пуховое тяжелое одеяло, которого вполне хватит на двоих, и Кейрен обнюхивает его, и подушки, которых на этом ложе с полдюжины, и простыню…