Тускло мерцали в нишах рыцарские доспехи, следили за Кейреном через щели забрал. Поворот.
Лестница.
Химеры. Снова рыцари, накренившиеся в проход. И секира с широким полулунным клинком опасно целит в Кейрена. Копья. Арбалеты и щиты, древние, выщербленные, а порой и вовсе расколотые. Гладкие шлемы и шлемы узорчатые, турнирные, украшенные рогами и плюмажами, эти вызывающе сияют свежей позолотой. Стяги. Знамена, гобелены и след, который исчезает за двустворчатой дверью.
Личные покои герцога Шеффолка. И голос его, тихий, пожалуй, в человеческом обличье Кейрен не уловил бы ни слова.
– …дорогая, ты ведешь себя неразумно. – В этом голосе – бесконечное терпение. И мягкий укор. Забота.
– Я веду себя неразумно? – Женщина пылает гневом. – Это ты притащил сюда свою шлюху! И носишься с нею как…
– Прекрати.
– Почему? Я твоя жена и разве не заслуживаю толики уважения?
– Заслуживаешь.
– Тогда почему она здесь? Почему она все еще… жива? Не отворачивайся, Освальд! Я знаю, что эта девица для тебя опасна.
– Откуда, интересно?
– Грент сказал.
– Грент становится чересчур болтлив.
– Мы сейчас не о нем, верно. – Женщина уже почти шепчет, но шепот ее – змеиный, злой. – Мы говорим о женщине, которой не должно здесь быть… вообще не должно быть… а она есть. Живет. Сидит за одним столом со мной. Имеет наглость смотреть мне в глаза и…
– Милая, ты забываешься.
– Это ты забываешься, Освальд. Кем бы ты был без денег моего отца? Нищим герцогом, который…
– Прекрати.
– Не собираюсь…
– А подслушивать нехорошо, – раздалось за спиной, и Кейрен крутанулся, оскалившись. – Но я почему-то не удивлен… знаете, отвык удивляться.
Тот, кто стоял в полутемном коридоре, подслеповато щурясь, не был человеком.
– Жизнь так многообразна, – произнес он, поправляя черные нарукавники. И медленно, осторожно протянул руку к Кейрену. – У вас очень хищный запах.
С раскрытой ладони, опутанной проволокой, слетела искра. Кейрен отпрянул, но искра коснулась чешуи.
– Жаль, что нельзя вас просто убить… пока…
Холод. Оглушающий парализующий холод.
Судорога сводит мышцы, бросая на пол, выворачивая наизнанку. И Кейрен пытается удержаться, но хрипит, воет, кажется, катается по полу. Когти вязнут в камне, и хрупкие человеческие пальцы хрустят.
– Надо же, какие гости! – Кто-то пинком отбрасывает к стене. – Вот что тебе неймется-то?
Рука в волосах. Лицо напротив лица, не лицо, но белое расплывшееся пятно, на котором не получается сфокусировать взгляд. И ответить тоже не выйдет, губы дрожат.
Кажется, вырвет.
Или нет.
Но дышать тяжело, Кейрен забыл, как правильно. Вдох и выдох… или выдох, снова выдох. Воздуха мало, и каждый глоток отвоевывать приходится.
– Его нельзя трогать, – раздается над ухом. – Поверьте, о его смерти узнают сразу. А это – хороший предлог.
– Что ж, значит, пока поживет… надолго его?
– Не знаю. – Кейрену оттянули веки, но слепота не прошла. – Это экспериментальный образец…
Пальцы прижались к шее.
– Брадикардия… и рефлекс зрачка выражен слабо. Интересный эффект. Вы не возражаете, если я с ним еще немного… поэкспериментирую.
– Позже, – резко оборвал Освальд. – Сначала дело, а потом экспериментируйте себе на здоровье.
– Спасибо.
Это было сказано с явной насмешкой.
Человек полагал, что использует пса. Пес считал, что пользуется возможностями человека. Но оба они определенно сошли с ума, иначе… зачем?
Об этом Кейрен думал, когда его тащили.
И еще о мертвых розах, которыми отчетливо воняло вокруг. О подземелье и Таннис… обещал вернуться, и получается, что слово не сдержал. За ним, следовало признать, водится подобное… нехорошо.
Ступеньки высокие.