– С добрым утром. – Освальд руку перехватил и сжал. – Как ты себя чувствуешь?
Странно.
Равнодушно. Словно все еще осталась в том сне, но один картон сменился другим. Таннис дотянулась до ткани, с вялым удивлением осознав, что способна ощущать ее. В том сне все было одинаковым, гладким. Ногти же царапнули жесткое плетение, под которым чувствовалась скользкая поверхность зеркала.
– Голова кружится?
Кружится. Немного.
– Ничего, пройдет. – Освальд присел на колени.
В черном. И смотрит так, с искренней почти жалостью.
– Таннис, ты ведь понимаешь, что так было нужно?
Как? Впрочем, не все ли равно? В ее безразличном мире необходимости не существует… ничего не существует…
– Скоро ты отойдешь. – Он погладил щеку, и прикосновение это было неприятно.
Таннис закрыла глаза, пытаясь вернуться в сон, но у нее не вышло. Должно быть, она долго просидела перед зеркалом, прячась и от него, и от Освальда.
Хлопнула дверь. И снова кто-то возился за спиной, но Таннис не обернулась.
– Я поменяла постель…
…кто это сказал? Не важно.
…снова дверь и робкое прикосновение к руке.
– Мисс, хозяин сказал, что вы должны поесть. – Молоденькая служанка в черном саржевом платье смотрит со страхом. – Мисс…
Таннис не хочет есть, но послушно открывает рот.
Надо.
И встать, когда девушка протягивает руку. Опереться на нее, такую тонкую, ненадежную, добраться до ванны. Прохладная вода неуловимо воняет плесенью. Все в этом доме воняет плесенью, и Таннис тоже. Она подносит к лицу растопыренные ладони, отчаянно принюхиваясь к коже.
Воняет.
И вонь не смыть, пусть Таннис и старается, скребет спину длинной щеткой. Щетина ранит кожу, но это доставляет какое-то извращенное удовольствие.
Так правильно.
Почему?
Потому что без боли она, Таннис, навсегда останется в нарисованном мире. Вода смывает его, и Таннис сидит в ванной, и когда вода остывает. И кожа на пальцах становится стянутой, морщинистой.
– Мисс, – жалобно просит служанка. Ей, наверное, надоело стоять в дверях с полотенцем…
Жесткое какое. Царапает и без того рассаженную шкуру. Ничего, зарастет как-нибудь, зато дурманный сон, в который Таннис насильно спрятали, исчез.
Голод появился.
И стол накрыт на двоих. Освальд ждет. Он взмахом руки отсылает служанку, и кажется, та рада исчезнуть… странно, Освальд ведь красив и должен нравиться женщинам. А она боится.
– Вижу, тебе стало лучше.
– Да, – низкий голос, грудной, к которому Таннис еще не привыкла. – Стало. Твоими заботами.
– Злишься?
– Ты меня опоил. – Она сама доходит до кресла и в изнеможении падает на подушки.
– Исключительно ради твоей безопасности. Ты ведь девушка решительная, и как знать, на какую глупость отважилась бы.
Снова в черном. Нравится цвет или…
– Ешь, – он указал на сервированный стол. – Ты сильно похудела.
И ослабела до того, что даже сидеть непросто. Но Таннис сидит, как учили, с прямой спиной и подбородок задрав. Вот только это представление, похоже, Освальда не впечатляет.
– Не бойся, травить не собираюсь. И в сон возвращать.
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста.
Вежливый полупоклон и молчание. А есть хочется… если не ради себя, то…