Хорошо, что черное, на черном не будет видно. Не будет. Потому что черное. И Грент качается, стоит, зажимая рукой располосованное горло, а Освальд Шеффолк, стирая с бритвы кровь, глядит.
– Опиум, – повторяет он, – зло.
Грент падает.
Странно. Он так и не понял, что умер. И это милосердие – такая быстрая смерть? Таннис отступила и юбки подхватила, хотя все равно измарались… и лилии тоже. Лилий вот жалко.
– Ты как, дорогая?
Бритва исчезает в рукаве. И Освальд поправляет манжеты, хмурится, заметив на белой ткани красное пятно, а ботинки и вовсе в крови, но ботинки его не заботят.
– Мне… – Таннис взялась за горло. – Дурно.
– Это пройдет. – Он подал руку. – Я не подумал, что в холле для тебя может быть слишком душно. Прости.
– Конечно.
Разве есть у нее иной выбор? Булавка в рукаве против бритвы? Нет, Таннис не настолько глупа.
– Могу я… к себе вернуться? – Она старается не смотреть на пол, и на стены тоже, и на Освальда, вновь задумчивого. Маска вернулась, только ноздри нервно подрагивали.
Его запах крови раздражал? Или, напротив, привлекал? И молчит, не отвечает, а чем дольше тянется пауза, тем Таннис страшнее. Он ведь и ее убить способен…
– Все-таки неприятно, когда жена изменяет. – Он перевернул мертвеца и, выпустив руку Таннис, наклонился. – И при этом клянется, что любит меня… любит, ревнует и изменяет. Где логика?
– Не знаю.
Освальд вглядывался в измененное смертью лицо, не соперника – случайного попутчика, который был нужным и перестал быть.
– И я не знаю. Таннис, конечно, ты можешь вернуться к себе. Неужели ты думаешь, что я поступлю с тобой так же?
Поступит. Если его разозлить. Но Таннис постарается вести себя осторожно.
Очень-очень осторожно.
– Ну что ты, глупая. – Освальд обнял одной рукой, второй же попытался избавить от сетки вуали. – Придумала себе… как я могу тронуть тебя? Я же обещал, что отпущу. А это не жалей, оно – падаль и падалью было всегда. Но мне приходится иметь дело с такими, как он… руки в крови, да?
– Сейчас?
– И сейчас тоже. Но вообще… в крови, и ее станет только больше. Но с чистыми руками мир не изменишь. Такова реальность, Таннис.
– Твоя реальность.
– И твоя тоже. – Он все-таки справился с бантом на шее, и вуаль почти содрал. – Прости, если делаю больно. Я бы хотел тебя уберечь, но не выйдет. Мы оба это знаем. Да?
– Да.
– Тебе стоит отдохнуть… время идет… время прошло, а меня, кажется, обманули…
Он шел, качаясь, не то удерживая Таннис, не то сам на нее опираясь.
– Сейчас ты переоденешься. И я переоденусь… точнее, заодно и переоденусь. А потом мы вернемся… я в своем праве, Таннис. Верно? Конечно… знаешь, мне неприятен твой страх. Помнишь, было время, когда ты меня любила? Или нет… какая любовь у такой малявки… слепое обожание. Хоть в чьих- то глазах я был героем. Куда что подевалось? Не знаешь?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. – Он остановился у дверей ее комнаты.
А в следующее мгновение весь старый дом вздрогнул эхом далекого взрыва…
– Надо же… – Освальд вытащил часы и постучал по крышке, пытаясь оживить замершие стрелки. – А я уж думал, что обманули… вот и все, малявка, а ты боялась. Мир меняется, и знаешь, что главное?
– Что?
Кейрен, который обещал вернуться.
…и нарисованный сон, что не станет реальностью.
– Чтобы эти изменения не сожрали нас с тобой, – ответил Освальд. И был он предельно серьезен.
Глава 39
Треугольник на листе бумаги. Три вершины. Три медианы.
Точка резонанса. Зеркала-окружности. Стоит закрыть глаза, и Брокк отчетливо видит этот рисунок, пусть бы и сам лист, и стол, на котором он лежит,
