Плохо, но он попытается сказать.
– Мне… врач… кто-нибудь, кто… как давно я здесь?
– Вторая неделя уже. – Она трогает лоб, убеждаясь, что жара нет. – Выпейте.
– Нет. Мне надо поговорить с врачом.
Страх заставляет двигаться, встать с кровати, и, если бы не девушка, у Кейрена получилось бы. Но она мягко останавливает.
– Врача нет. Он появится утром. И ваша матушка… выпейте.
– Нет.
Сил оттолкнуть руку не хватает. А девушка привыкла, что больные порой капризничают. И с капризами бороться научилась.
– Со мной была женщина… Таннис Торнеро… мне нужно знать…
– Все будет хорошо. – Медсестра ласково улыбается и гладит по голове, точно он ребенок, которого нужно утешить. – Все будет…
…утро.
Ослепительно-яркое утро с солнечными зайчиками на белой плитке. Их целая россыпь, и Кейрен тянет руку, пытаясь поймать хотя бы одного. Кажется, что тянет, но на деле рука не поднимается и на дюйм. В голове туман, на языке – горечь. И разум знает, что туман этот связан с горечью. Он, Кейрен, жив.
И это хорошо.
Он в больнице.
И это плохо.
Он не знает, что случилось с Таннис… она ведь дышала, Кейрен до последнего помнит, что она дышала. Спала только. Во сне требуется меньше воздуха, и ему пришлось…
– Дорогой, тебе нельзя вставать с постели. – Матушка принесла с собой букет азалий и тонкие ветки аспарагуса. – Умоляю, хотя бы сейчас прояви благоразумие.
Невысокий столик, явно появившийся в палате матушкиными стараниями, как и скатерть с кружевной отделкой, и фарфоровое блюдо, и та же самая ваза. Ветки аспарагуса кренились, бросая на блюдо нитяные тени.
– Ты едва не умер! – Матушка присела на стул…
…стул больничный, а сине-серебристый чехол с бантом – матушкин.
– Не представляешь, до чего мы переволновались.
– Кто меня вытащил? – Говорить не в пример легче, чем вчера.
Боли нет. Есть оглушающая невероятная слабость, когда само тело кажется мешком, набитым мокрой шерстью. А вот боли, ее нет.
– Райдо.
Матушка хмурится, но недовольство длится недолго.
– Где он?
– Уехал.
…конечно, его альва не способна быть одна. Долго. Она старается, но ей страшно. И Райдо тоже, и Кейрен теперь понимает этот его страх. И наверное, он сам теперь Таннис не отпустит.
Шага на три – самое большее.
– Он ведь вытащил не только меня?
Поджатые губы. И морщинки на лбу.
– Мама, пожалуйста…
– Да.
– С ней все хорошо?
Молчание.
И вздох.
Солнечные зайчики россыпью на белой стене… и тени аспарагуса словно отражение, но не в воде – в блюде. Белом фарфоровом блюде… от обилия белизны голова болеть начинает.
– Дорогой, ты только не волнуйся. – Теплая мамина рука убирает длинную прядь. – Тебе нельзя волноваться… опасно…
– Мама?
– Она ведь человек, Кейрен. Была…
Была?
Неправда.
