…матушка сжигала их… наверняка сжигала, чтобы не прочел по пеплу…
За что?
Не ответит ведь. Не поймет вопроса, потому что… потому что любит, и во благо, а Кейрен почти умер. Наверное, все-таки умер, а теперь вот ожил. И на этом берегу, грязный, пропахший городом Камня и Железа, он снова чужак.
Жарко.
И ноги вязнут в песке, он липнет к мокрым ботинкам, к брюкам. Ветер норовит распахнуть полы пальто. А до дома далеко…
…чужой дом.
И кофе чужой.
– И долго ты там стоять собираешься?
Полосатое платье и белая шаль с кисточками. Кейрен помнит, как выбирал ее, чтобы пуховая, легкая… с кисточками…
– Здравствуй.
Он понятия не имеет, что еще сказать.
– Здравствуй. – Таннис пропиталась ароматами кофе и моря.
Волосы отрасли и вьются… ей идет.
– Если скажешь, что я поправилась, укушу. – Таннис шмыгнула носом.
– Я думал, что ты умерла…
– …и я знаю, что полоски мне не идут… но ничего другого не налезает…
– Умерла – это как бросила, только хуже…
– Представляешь, я… я ерунду говорю?
Солнечные ладони на щеках стирают пыль того, старого, города, в который Кейрен не вернется.
– Я так тебя ждала…
А глаза зеленые. И веснушки на носу. Ей безумно веснушки идут.
– Я не знала, почему ты не возвращаешься. И думала, что больше не нужна…
…ее пальцы с запахом кофе и земли, терпкого винограда или уже вина, Кейрен держит, не способный отпустить даже ненадолго.
Никогда больше.
– Таннис…
– Да?
– Я тебя поймал.
С платьем в полоску, солнечными зайчиками в волосах и запахом кофе…
– Я тебя поймал… и завтра мы поженимся.
Она не пытается оттолкнуть, но гладит, трогает мокрое пальто, и волосы его, тоже мокрые… и, наверное, ему следовало привести себя в порядок, переодеться…
– Завтра не получится.
…от него самогоном небось разит.
– Что?
– Мне надеть нечего! Ну сам посуди, разве могу я замуж в этом платье выйти? Мне не идет полоска, я от нее становлюсь длинной и толстой. То есть выгляжу длинной, а толстая – это безотносительно полоски, но вообще… я хочу другое платье… и еще шляпку с лентами… и букет тоже… ты знаешь, что невестам букеты положены… и вообще протрезвей сначала, жених.
Кейрен не пьян.
Он просто счастлив.
Полутемный коридор. И запертая дверь, из-за которой пробивается пряный запах болезни. Он заставляет Инголфа морщиться, прижимать к носу кружевной платок, слишком изящный, женский какой-то. Две капли апельсинового масла, одна – кедрового.
– Я не уверена, что понимаю, чего вы хотите добиться… – Женщина в черном платье встает перед дверью.
Бледная. Сухая. Исстрадавшаяся. И ожидание неизбежного финала – а ей сказали, что исход очевиден, – утомило ее, но она еще держится. И смотрит не на Инголфа, на девчонку в синем платье. Та же глядит исключительно под ноги и все равно спотыкается.
Неуклюжая.
Впрочем, эта неуклюжесть Инголфа больше не раздражает.
– Мой сын не в том состоянии, чтобы…
– Ваш сын пока еще жив, но вижу, его уже хоронят.
