– Все очень запущено. Это, конечно, не инструмент, а оружие трактирного боя, – пробормотал он и, глядя на Рину, а вместе с тем немного и на Лару, ибо Гамов был, конечно, ценитель женской красоты, запел из Вертинского:
Пощипывая струны, Гамов незаметно придвигался к Рине и совсем уж было собрался упереться ей лбом в плечо, однако тут вышла какая-то техническая неувязка и там, где должно было оказаться плечо Рины, неожиданно возникло твердое плечо Сашки.
– Гамов, – спросил Сашка мягко. – У тебя когда-нибудь такое бывало, что ты поднимаешь голову – и тут тебя бьют по голове чем-то тяжелым?
Поэт и гимнаст оскорбленно вскинул брови.
– Простите? – произнес он с холодным вызовом.
– …или если нет ничего тяжелого, то, например, гитарой, – продолжал Сашка.
– Ты не мог бы мечтать где-нибудь в другом месте? – поинтересовался Гамов еще холоднее.
– Автобус небольшой. Другого места мечтать нет.
Рина поспешила вмешаться:
– Сашка, не кипятись! Гамов, утихни! Сашка просто хочет сказать, что ему не нравится нравственный компонент творчества Вертинского, – затараторила она.
– Я это хочу сказать? А, ну да! Противный компонент! С головы до ног очень противный! – признал Сашка, пристально глядя на бронепластины куртки Гамова.
Гамов, остывая, пожал плечами.
– За Вертинского я не отвечаю, – миролюбиво заметил он.
Макар разочарованно отвернулся. Он уже понял, что драки не будет.
К Лодейному Полю дорога усложнилась. Рина прилипла носом к окну. В поле шевелились темные камни. Это были пасущиеся коровы. На железных воротах висела табличка «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. ОХРАНЯЕТСЯ СОБАКАМИ», исправленная кем-то на «ПРОДАДИМСЯ ЗА КУСОК КОЛБАСЫ. ТРИ ДВОРНЯЖКИ».
Дальше исчезли и ворота, и дворняжки. Начались многочисленные петли шоссе, круговые перекрестки и такой запутанности развязки, что медведь Ворчало даже выходил из машины и нюхал дорожные знаки. Это он делал, разумеется, как медведь. Как водитель же с многолетним стажем он просто чесал в затылке и ругался. Особенно когда рядом с бетонным постом ДПС на круговом перекрестке они сделали три витка, пытаясь определить, чего хотят пчелы и какой из четырех правых поворотов является достаточно правым.
Пчелы метались то к одному стеклу, то к другому, пытаясь указать кратчайший путь, и недовольно гудели. Стрелка то и дело разваливалась, превращаясь в рой. По возбуждению пчел угадывалась близость закладки.
– Странно все-таки, что двойник камня здесь, а не за Уралом. Я и так прикидывал, и сяк. Должна же быть какая-то симметрия миров, – внезапно сказал Даня.
– Нет, – оспорил Гамов. – Симметрия есть, но она сложная. Возьми три полотенца или лучше три большие простыни. Положи их одну на другую и прошей нитью. Не по краям, а отдельными случайными стежками в разных местах. Брось всю эту конструкцию в стиральную машину и посмотри на результат. Если нити и не лопнут, все равно никакой симметрии не будет. Где-то возникнет горб, где-то простыня провиснет, а средняя вообще съежится, потому что у нее, допустим, какая-то особая ткань, не выносящая стирки.
– Откуда ты знаешь, что все так? – ревниво спросил Даня.
– Белдо любит рассуждать, что миры пришиты друг к другу золотой нитью и места, где входит игла, – точки возникновения значительных закладок. Мелкие закладки могут и нарушать этот закон, как и тонкие нити могут обрываться при встряхивании ткани, но сильные – никогда.
Даня попытался это представить. Вспомнился известный парадокс с катушкой. Если нить размотана, муравей может ползти от одного края к другому очень долго. А если нить на катушке – пробежит всю катушку за секунду.
Впереди показался синий четырехугольник дорожного знака. Буквы на нем еще не прочитывались, но пчелы точно с ума сошли. Тугой рой их ударился в стекло с такой силой, что помимо дыры от
– Кажется, приехали! – сказал король Карл. Пропустил встречный поток и повернул.
Пчелы, до того бьющиеся в левое боковое стекло, опять сместились по центру лобового. Автобус с
– К поселку Инема! Интересно, что они там забыли? – удивился Сашка, взглянув на карту.
