как никогда прежде.
– Это понятно, – согласился Джуффин. – Но…
– Довольно трудно представить, что наша Кенлех всю жизнь мечтала помучить какую-нибудь старушку и держала себя в руках только потому, что боялась полиции, – подхватил я. – Хороша честность!
– Вот именно. Кенлех мы все достаточно близко знаем; в каком-то смысле нам крупно повезло, что она влипла в эту историю. Благодаря ей, окончательно стало ясно: творится что-то не то. Я успел просмотреть дела остальных хулиганов. Трикки большой молодец, тщательно поработал, поговорил с их родными, друзьями, работодателями, соседями, хотя формально он не обязан проявлять такую дотошность в расследовании простых бытовых происшествий. Так вот, в подавляющем большинстве случаев вырисовывается примерно та же картина, что и с нашей Кенлех. Близкие твердят в один голос: «Не понимаю, как это могло случиться. Не такой он человек».
– А может быть, это все-таки не ваше Благословение, а просто что-нибудь похожее? – спросил я Гэйшери, заранее понимая, что сейчас начнется. Но я великий храбрец.
Впрочем, разнообразия ради он не стал орать. Окинул меня ледяным взглядом, причем как-то умудрился посмотреть сверху вниз, сидя на полу. Сказал:
– Ну разумеется. Я же такой слабоумный кретин, что не способен отличить отпечаток собственного Благословения от чьей-то чужой ворожбы. Возомнил о себе невесть что, позорище. А вы молодец, сэр Макс. Вывели меня на чистую воду.
Надо сказать, сарказм могущественного колдуна – страшная сила. Что-то вроде ведра кипящей смолы на голову, только одежда не портится. Даже не знаю, как я усидел на месте, не выскочив в спасительное окно.
– Мальчика можно понять, – неожиданно вмешалась леди Сотофа. – Это объяснение лежит на поверхности. Даже я о том же невольно подумала, хотя…
– И вы туда же! – взревел Гэйшери. – Я вам уже тысячу раз говорил: недоверие – наихудшая форма предательства, оно убивает медленно, зато навсегда. – Он умолк и вдруг совершенно спокойно добавил: – Ладно, Сотофа, ладно. Все-таки вы – это вы. Вам я еще и не такое прощал.
– Мастер Гэйшери простил меня даже когда я наотрез отказалась есть собственноручно испеченный им пирог, – сказала мне леди Сотофа. – Потому, между прочим, что своими глазами видела, как он совал туда дохлых водяных пауков!
– Которые потом превратились в сочные плоды лесной груши, – усмехнулся Гэйшери. – Вам же, собственно, хуже. Мне больше досталось. Это был мой лучший пирог.
– А оно не могло испортиться? – вдруг спросил Джуффин.
Мы с ним явно думали об одном и том же, поэтому я закивал так яростно, что сполз с подоконника:
– От времени или от неправильного употребления! Или просто в плохих руках. Да от всего сразу!
– Что – «оно»?! – нахмурился Гэйшери. – Мой пирог? Ну так я его очень даже правильно употре…
– Благословение! – хором сказали мы с Джуффином.
– По форме осталось прежним, а действует совершенно иначе, – добавил я.
– Чего? – словно бы ушам своим не веря, переспросил Гэйшери. – ЧЕГО?!
Стены Дома у Моста явственно задрожали, потолок пошел трещинами, пол заходил ходуном, а утренний свет за окном померк и сменился тьмой, слишком густой даже для пасмурной зимней ночи. А до зимы нам всем еще бы как-то дожить. Шансов у нас, похоже, немного. Этот Мастер Гэйшери все-таки конченый безумец. О чем, интересно, думали Джуффин с Сотофой, когда притащили его в гости? Может, он их заворожил? И с их помощью пробрался в это осеннее утро, чтобы устроить конец Мира на безопасном расстоянии от своей прекрасной эпохи? Просто из бескорыстной любви к концепции «no future»[5]. Ему это должно быть идеологически близко, явный же панк.
Очень, кстати, похоже, что заворожил. Или благословил, как это у него называется. Такому, пожалуй, даже эти двое по силам. То-то они все утро так тихи и покладисты. А то бы давно показали ему, где скархлы ночуют. Крайне полезная информация для некоторых распоясавшихся Темных Магистров, мог бы – сам бы показал.
– Вы что, до сих пор ни разу не обсуждали какую-нибудь проблему с другими людьми? – укоризненно спросил я Гэйшери. – Не устраивали совещаний? Не искали решений общими силами? Потому что это вообще-то нормально – когда у каждого есть какие-то свои идеи и предложения, и он их высказывает, чтобы все остальные обдумали…
Я не договорил, потому что в этот момент гневно потрясавший кулаками Гэйшери исчез, зато вокруг моего тела обвилась гигантская змея, такая же белая, как его кошмарная рожа. И сдавила меня так, что вздохнуть стало невозможно. Ах ты ж гад.
Официально считается, что у меня тяжелый характер. На мой взгляд, это граничащая с лестью клевета. Но иногда она становится похожей на правду – в те прекрасные моменты, когда кому-нибудь приходит в голову нелепая идея на меня напасть. Или просто напугать, как это сделал Мастер Гэйшери; в глубине души я понимал, что дальше он все-таки вряд ли зайдет. Но разозлился я тогда, как давно уже не злился. Может быть, как вообще никогда. Даже ослеп от ярости, по крайней мере, меня обступила тьма, и единственным источником света в этой тьме стало желание поквитаться с обидчиком – будем
