вижу на подушке ее расслабленное лицо. Но тело кажется напряженным, даже во сне, как будто воспоминания последних часов — последних нескольких дней — проникли в ее сон.
Вчера ночью у железной дороги она сказала, что хочет остаться со мной. Я возразил, что из-за этого у нас возможны проблемы. Если заметят, что ее нет на ферме, что она нарушила Правила.
— К черту Правила, — ответила она.
Честно говоря, мне тоже не особенно хотелось оставаться одному. Дома, пока я смог разжечь огонь — мы промерзли до костей, — она уже уснула. Так быстро, будто несколько дней до того не спала.
Не желая ее будить, я тихо сажусь на диване и смотрю на потухшие угли камина. Окна слева от меня выходят на восток, и штора окрашивается сияющим оранжевым цветом. Ни в моем теле, ни в моем разуме нет ни малейшей заторможенности, только адреналин. Через мгновение я уже надеваю куртку и выхожу наружу.
На меня льется теплый шелковый солнечный свет. Он становится ярче по мере того, как я иду по улицам, все еще пустым. Высокий горный пик за деревней почти свободен от снега, только на самой его вершине лежит белоснежная шапка. Я набираю полные легкие чистого воздуха.
Дорога подковой огибает деревню, не замыкаясь в круг. Когда я дохожу до ее конца, мое внимание привлекает ручей, журчащий справа. К берегу ведет хорошо утоптанная тропка, заканчивающаяся у деревянных мостков, где натянуты веревки для сушки белья. Под скамейкой аккуратно сложены стиральные доски и ведра. Мне бы не помешал глоток воды. Я спускаюсь к ручью.
Вода чистая, холодная, свежая. Утолив жажду, я умываюсь и смачиваю голову. Капли воды стекают у меня по спине, покалывая кожу и наполняя энергией. Я чувствую, как мои мысли обретают четкую форму, становятся яснее.
На другом берегу кто-то стоит. И смотрит на меня.
— Привет, Клэр, — удивленно говорю я. — Клэр, четыре буквы.
Она не отвечает, продолжая смотреть на меня.
— Ты не должен быть здесь, — наконец говорит она. Ее голос прорезает спокойный воздух, как лезвие. — Это против Правил.
— Ты тоже, — отвечаю я. — Иди сюда, — я маню ее рукой.
На мгновение она застывает. А потом прыгает с камня на камень через ручей, почти не замочив ног.
— Эй, — говорю я, кое-что понимая. — Как ты это сделала?
Она не понимает, о чем я:
— По камням. Ты же видел…
— Нет, я имею в виду, ты не такая, как остальные девушки. Ты не переваливаешься, не шатаешься. Ты… нормальная.
— Хочешь сказать, уродливая.
— То есть?
— У меня уродливые ноги, как у мужчины. Ну, скажи это.
Я смотрю на ее ботинки, потемневшие от воды:
— Я не понимаю, как…
— Да, да. Я знаю. Они огромные. Как у мужчины. Я понимаю. Их не превратили в красивые ножки-лотосы. Не надо так смотреть, — она кривится от отвращения. — Мое время должно было прийти. Я готовилась к процедуре в будущем году. Но потом получила назначение.
— Какое назначение? О чем ты?
— Я сборщик дров. Мне нужны ноги, как у мужчины, чтобы собирать дрова в лесу. Это мое назначение.
— Так вот почему ты была так далеко от деревни. В том домике.
Ее глаза испуганно распахиваются, она тревожно озирается вокруг.
— Ну, сообщи об этом всему миру! Давай, — она подходит ко мне ближе. — Пожалуйста, не говори никому, ладно? Мне нельзя так далеко уходить. Больше нельзя, в любом случае.
— Тот деревянный домик. Это туда переехал Ученый — старейшина Джозеф, — да? Это там он жил?
Она кивает, опуская глаза.
— Почему он жил там? Так далеко от Миссии?
— Мне пора идти.
— Нет, пожалуйста, постой. Ты единственная, с кем я тут могу поговорить. Что случилось с Ученым?
Она подозрительно прищуривается.
— Он умер. Покончил с собой. Повесился, — она еще раз пристально смотрит на меня. — Разве тебе не рассказали?
— Это было не самоубийство. Верно ведь?
