Вернувшись в дом, я не теряю времени и укладываю Сисси на диван. Она тут же сворачивается клубком. Руки у нее дрожат, посиневшие губы бормочут что-то непонятное. Я поднимаю с пола одеяло и плотно закутываю ее, уложив обожженную руку поверх одеяла. Этого более чем недостаточно — все ее тело дрожит от холода, проникшего в кости. Я быстро, не вставая с колен, перемещаюсь к камину. Угольки еще тлеют, так что через несколько минут я разжигаю неплохое пламя.
Она все еще дрожит. Из раны сочится желтая влага, кожа вокруг нехорошего красного цвета.
— Ох, Сисси, — шепчу я сквозь стиснутые зубы и отодвигаю ее влажные волосы с виска. До этого момента я никогда не думал, что можно одновременно испытывать и нежность, и ярость.
Мальчики приходят всего через несколько минут, я слышу их шаги по лестнице. Они одновременно бросаются в дверь, бледные, растрепанные, мокрые.
— Как она? — спрашивает Джейкоб.
Они собрались вокруг дивана и гладят Сисси по волосам, не совсем понимая, что делать. Дэвид задыхается от ужаса, когда видит ожог. Бен начинает плакать.
— Принеси мокрое полотенце, — говорит Бену Эпаф, чтобы отвлечь его, — надо охладить рану.
Бен бежит в ванную.
Эпаф откидывает одеяло и зло смотрит на меня:
— Ты идиот! У нее же одежда мокрая насквозь. Неудивительно, что она никак не согреется.
— А что мне было делать? Раздеть ее?
Эпаф не отвечает. Он переключается на младших. Тычет пальцем в комод, и Джейкоб вскакивает на ноги, доставая оттуда сухую одежду. Дэвид уносит полотенце обратно в ванную.
— И носки ей на ноги наденьте, — произносит Эпаф, когда мальчики начинают расстегивать и снимать с нее промокшую одежду. Мы с ним выходим в коридор, закрывая дверь за собой. Он потирает шею.
— Они подсыпали снотворного в еду, — говорю я. — От этого мы с Сисси вырубились. Тогда-то они ее и забрали.
Он кивает. Я ожидаю злобы, обвинений, но он говорит неожиданно мягко.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Все нормально, — отвечаю я.
Эпаф кивает, пересекает коридор и прислоняется к противоположной стене. Он запрокидывает голову и закрывает глаза.
— Они хотели обыскать ее, — говорю я. — Она отказалась. Хотели устроить личный досмотр.
Эпаф резко открывает глаза:
— Что?
— Они хотели снять с нее всю одежду. Осмотреть ее кожу.
Он моргает:
— Зачем?
— Они считают, что Источник — это код, или уравнение, или формула. Какая-то татуировка у нас на коже. Какой-то текст.
— Что? — спрашивает он одними губами, а потом поворачивается ко мне: — Но почему только ее? Почему не тебя, не меня, не других мальчиков.
— Нас уже осмотрели. Меня — пока я болел. А вас, наверное, пока вы мылись в бане.
Эпаф задумывается, его глаза расширяются от осознания.
— Они приказали девушкам нас вымыть. И вытереть. Каждый дюйм.
— И вы не стали протестовать? Или жаловаться?
Он краснеет и опускает глаза:
— Нет. А на что там было жаловаться? Мы решили, что это такое гостеприимство.
Я злюсь на него из-за ответа, но ничего не говорю. Вместо этого я открываю шторы в коридоре. Там нет никакого движения, кроме темных стен дождя.
— Да, вам совершенно запудрили мозги, — наконец говорю я. — Ты же ни о чем не догадывался, верно? Даже не подозревал, что с этим местом что-то не так.
Он складывает руки на груди:
— Я знал про клейма. Это не то, что ты думаешь. К этому надо просто привыкнуть. Как и к другим их… странностям. Эти странности — как пивная пена. Надо просто сквозь них пробраться, чтобы добраться до главного и хорошего.
— Они заклеймили железом Сисси, Эпаф. Это не та странность, с которой я когда-либо смогу смириться. Это не пена.
