— Тогда рассказывай быстрее, — я тороплю ее.
Она говорит, не делая пауз, рассуждает логично, речь течет, как отрепетированная.
— Он сказал, что его сын обязательно отзовется на эту песню и это позволит рассеять сомнения. Он был прав, — она улыбается. — Я повторяла ее каждый день про себя, чтобы не забыть.
— Почему так долго? Я уже пару дней на ногах.
— Я пробовала, поверь мне. Но не могла же я забраться на крышу и петь. Слова не соответствуют местным понятиям, старейшины бы этого так не оставили. Нет, мне надо было дождаться удобного времени.
— Сегодня.
— Не лучший вариант, учитывая, насколько все на взводе из-за событий на станции. Но, учитывая, что завтра ты едешь в Цивилизацию, у меня не было выбора.
Я смотрю на луг. Двое мужчин склонились над землей, изучая следы. Они направляются к стене.
— Быстрее, — тороплю я. — Расскажи мне все.
Она делает глубокий вдох:
— Миссию построили много десятилетий назад.
— Давай самое важное. Представим, что мы уже пять минут говорим. Скажи, что тут происходит.
Она качает головой:
— Все не так просто. Мне надо рассказать тебе о…
Я нервно выдыхаю:
— Быстрее. Пожалуйста.
Она вздыхает:
— Скажи, что ты уже знаешь, начнем с этого.
— Мой отец стал тут затворником, — поспешно говорю я. — Он, судя по всему, бредил лекарством для закатников — Источником. В итоге его пришлось поселить в тот домик, где ты нас нашла. Там он покончил с собой.
Она не отвечает, глядя вниз на приближающиеся фигуры, а потом хватает за руки, ведет в комнату в башне и закрывает дверь. Все заливает чернотой. Я слышу треск ломающегося пластика, еще раз. Комнату освещает зеленое сияние.
— Значительная часть того, что ты сейчас сказал, — правда, — говорит Клэр, протягивая мне химический фонарь. — Твоему отцу оказалось трудно заново вписаться в общество Миссии. Он говорил, что все изменилось в худшую сторону, обвинял Крагмэна в том, что тот устроил… — она вспоминает слово, — «тоталитарную диктатуру». Старейшины не знали, что с ним делать. Одни думали, что он, как рак, для морали деревни, и хотели отправить его в Цивилизацию. Другие считали, что он еще представляет ценность и может однажды пригодиться. Так что они пришли к компромиссу. Он мог остаться, но не в самой деревне. Они позволили ему остаться в лесном домике.
— Одному?
Она кивает.
— Они сделали меня посыльной. Я приходила к нему два раза в неделю с лекарствами и продуктами. Поэтому мне и не стали бинтовать ноги, позволив им вырасти, как у мужчины, чтобы я могла пройти много миль, подняться по тросу. Сначала я ненавидела эту задачу, в основном из-за того, что ноги у меня выросли такими большими и уродливыми. Остальные девушки дразнили меня безжалостно.
— Что он говорил? — мой голос раздается неожиданно громко.
— Что?
— Обо мне, что он говорил обо мне? — слова неуклюже срываются с моего языка, опережая друг друга, как бревна, катящиеся вниз.
— Что ты когда-нибудь сюда придешь. Он был уверен в этом.
Я переминаюсь с ноги на ногу:
— А еще что-нибудь?
Она раздраженно поднимает руку:
— Перестань перебивать! Мне надо рассказать все по порядку, а то я забуду что-нибудь важное.
— Нет. Перейди к этому. Скажи, что он говорил обо мне.
Она набирает полные легкие воздуха:
