— Ну ладно.
Снаружи слышатся голоса. Все еще довольно далеко, но они приближаются.
— Он сказал, что у тебя есть какая-то миссия. Определенная судьба.
— У меня?
— Что у тебя есть предназначение, призвание. Что твоя жизнь значит больше, чем ты можешь себе представить. — Она опускает капюшон. — Почему ты так на меня смотришь?
— Я не понимаю, о чем ты. Отец никогда не говорил мне ничего подобного. Что за миссия?
— Я должна постепенно тебя к этому подготовить.
— В последнее время приходится обходиться без подготовки.
Она делает шаг ко мне, смотрит прямо в глаза:
— Не удивляйся и не пугайся того, что я сейчас тебе скажу.
— Так в чем моя миссия, Клэр?
— Ты не должен садиться в этот поезд, Джин, — она сверлит меня взглядом. — Ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Ты должен отправиться в другое место.
Я пытаюсь понять хоть что-то по ее лицу:
— Что? Куда?
— К твоему отцу, Джин. Он жив.
34
Ее слова ударяют меня, как оплеуха. Колени подгибаются.
— Он жив? Где он? — слышу я свой голос. Мои собственные слова, теряющиеся в водовороте мыслей, как будто произносит кто-то другой в сотне миль от меня.
Она готовится что-то сказать, но потом качает головой.
— Нет времени, — тихо произносит она, как будто говорит сама с собой. — Иди сюда. — Она проходит к другой стороне комнаты, отодвигает в сторону несколько пустых коробок и ящиков, открывая небольшую дверцу.
— Не может быть, — заикаюсь я. — Только не говори, что он там.
— Разумеется, нет, — отвечает она, — не говори глупостей. — Она открывает дверь.
Спустя мгновение я слышу хруст пластика и комнату освещает зеленый свет. Я вижу длинный коридор, дальний конец его теряется в темноте. На стенах, как огромные приколотые булавками бабочки, висят большие устройства, похожие на воздушных змеев-переростков с большими крыльями.
— Мы в стене, — говорит Клэр.
— Что это?
— Это называется дельтаплан.
Я касаюсь ткани на крыле ближайшего дельтаплана. Это синтетический пластиковый материал.
— Вначале, — говорит Клэр, — когда Миссия относилась к своим обязанностям заставы серьезно, люди вылетали на дельтапланах для изучения окрестностей. Всегда под прикрытием дневного света. Они присматривали за закатниками. Проверяли, остаются ли те в городе, не пытаются ли исследовать пустыню или путешествовать по ней.
Я смотрю на дюжины дельтапланов на стенах.
— Почему все прекратилось?
— Старейшины стали слишком толстыми и тяжелыми, чтобы летать. А остальным они запретили после того, как несколько девушек — по слухам — улетели и больше не вернулись. Больше никто не может на них летать: старейшины слишком разжирели, а девушки не могут разбежаться из-за ног. Не то чтобы кого-то это беспокоило. Никто и не помнит о них.
Я иду в другой конец коридора, освещая стены химическим фонарем. Прямоугольник зеленого света выхватывает из темноты все новые и новые покрытые пылью дельтапланы.
— Ими еще можно пользоваться?
Она ухмыляется.
— Далеко на них не улетишь. Они почти все пришли в негодность. Исправных по большей части давно нет: их сожгли много лет
