На этот раз на опушке леса нас никто не встречал. Но тропа была прямая и широкая, до самых подступов к Славену. Уже выезжая из лесу, я увидел среди кустов острую мордочку Горяна. Леший отсалютовал мне клюкой и исчез.
Глава 16
Добро пожаловаться, друг сердешный, заждались!
Город нас встречал: сбежались жены и дети витязей и обозных, сам воевода с Лехом и гриднями ждал нас у распахнутых настежь ворот. На меня Осетр глянул с удивлением. Но тут же сосредоточился на приветствиях и здравицах победоносному войску. Среди этой праздничной суеты меня как-то незаметно оттеснили в сторону трое верховых большаков, одетых в черное. В переулке Ножик стоял крытый шарабан, запряженный шестеркой тяжеловозов. Один из незнакомцев спешился и взял коня под уздцы.
«Твое счастье, что это – не Ассам, мог бы без руки остаться», – подумал я.
Двое других молодцов подъехали ближе. Оружия никто не обнажал, и я спокойно ждал объяснений, не Дикое Поле вокруг, город православный! Тот, который держал коня, заговорил:
– Тебе, Василий Тримайло, следует без промедления явиться к Михайле Вострому для разговора по сыску колдуна Косматки!
– Да я в общем не против, – протянул я с недоумением, – только зачем такая срочность и скрытность – могу и верхами сам пожаловать к дьяку…
– Государево дело не терпит отлагательств! Действуем срочно и скрытно, чтобы народ не будоражить зря, радость не омрачать. Слазь с коня, будь добр, витязь. Михайло тебя надолго не задержит, он с понятием, что ты с дороги дальней…
Доводы мне показались убедительными, я спешился и сел в темное нутро шарабана. Дверь тут же захлопнули, и колеса застучали по горбылям Дикопольской улицы. Через несколько минут я понял, что едем мы не в центр, к детинцу, а, похоже, повернули куда-то в сторону Стальных ворот и, судя по звукам, миновали их! Я заколотил ручкой Тричара в дверь, но никто не отозвался. Примерно час мы ехали на восток, и Славен остался позади. Еще час я пробовал острием меча расшатать дверцу или прорубить стену, но безуспешно. Местный «автозак» был сработан на совесть.
Сообразив, что на крики и стук никто не реагирует, а вырваться силой пока не удается, я решил ждать, когда откроют дверь, а там уж по обстановке… Но время все шло, а никаких изменений не происходило, ухабы аритмично подбрасывали сиденье, и под эту тряску и отсутствие изменений я задремал.
Проснулся оттого, что средство передвижения замерло. Снаружи слышались окрики, звенело оружие, но дверь по-прежнему была заперта. Я снова заколотил по крепкой древесине, обтянутой кожей, уже руками и ногами, с такой силой, что стены и потолок пришли в легкое движение и затрещали.
Но и это не произвело никакого впечатления на конвой. А то, что эти сыскные крысы – мои тюремщики, не осталось никаких сомнений! Надо признать, что эти парни дело свое знали: когда я начал бросаться на дверь, они ее открыли, подхватили мое вылетевшее из шарабана по инерции тело на растянутую сеть, аккуратно опустили на дощатый настил закрытого с четырех сторон стенами двора.
Затем споро и туго опутали по рукам и ногам крепкими нитяными ячейками не хуже, чем паук муху. Но и этого им показалось мало – колени, локти, плечи зажали железными ухватами, похожими на печные инструменты. За минуту я был обездвижен и лишен возможности к сопротивлению.
Надо мною загудел голос давешнего большака в черном:
– Не обессудь, витязь, мы это токмо, чтобы ты сгоряча шкуру кому-нибудь не подпортил и сам не ушибся, счас разоружим тебя – и к Михайле, на беседу…
У меня забрали меч и кинжал, обыскали, опустошили карманы, сковали руки и ноги кандалами, бережно поставили на ноги. Все тот же сыскной с ноткой сожаления в голосе продолжил:
– Нам, это… положено на тебя ошейник с палкой надеть, но неохота героя так-то позорить… Пообещай, что сам пойдешь, и цепями обойдемся… И это… Василий, не усугубляй… Забузишь – бить придется, а нам этого совсем не надо!
– Ладно, веди… – буркнул я, – считай, договорились.
Внутренний двор сменился узким высоким коридором, который плавно спускался под землю. Постепенно становилось все темнее. Конвоиры спереди и сзади зажгли фонари, которые достали из ниши в стене. Мы шли мимо запертых дверей с решетчатыми окошками, в них иногда мелькали бледные лица. Наконец, меня остановили перед большой двухстворчатой дверью, открыли ее и втолкнули меня во тьму. Тут же грохнули засовы, слышно было, как по гулкому коридору уходят конвоиры, о чем-то негромко разговаривая.
Когда стихли их удаляющиеся шаги, настала тишина. В полной темноте я, гремя оковами, стал ощупывать стены, нашел широкую скамью и сел на нее. Потихоньку мной стали овладевать отчаяние и страх. Но Тюррен не подвел, его короткий окрик быстро привел меня в чувство. Я живой, а значит, есть еще надежда! Да, меня заперли и заковали, но такое со мной уже случалось, так что еще посмотрим, господа, на чьей улице будет праздник! Я улегся на скамью и стал изучать свои оковы. Стальные обручи на руках и ногах замыкались болтами. При попытке их отвинтить гладкие, без граней гайки свободно крутились, не попадая на резьбу. Я пробовал их крутить с нажимом, но безрезультатно. Секрет наверняка простой. Ведь тюремщики не возились долго, когда их
