надевали. Эх, жаль, что я не обратил внимания, как они это делали. После долгих и мучительных экспериментов я все-таки понял, что гайки накручены на болты обычным способом, а колпачок, который не позволял их двинуть по резьбе, просто надет сверху, как кожух. Но как я ни старался снять проклятую железку, ничего не получалось!
Я порядком устал от непривычных телодвижений, но не сдавался. Внезапно, к моему удивлению, в камере зажглось несколько больших ламп: я был не один! Яркий свет резанул по глазам.
– Ну, здравствуй, Василий Тримайло, – прозвучал знакомый голос. – Видит Бог, не так я хотел с тобой встретиться!
Я, все еще не в силах открыть глаза, ответил:
– И тебе привет, Михайло Вострый! Мне тоже не особо-то приятно в железа?х торчать здесь, когда весь Славен празднует… А тебя видеть и вовсе желанья нет…
– Дерзишь, Васька, думаешь, вытащат тебя дру?ги из каземата, и всё, гуляй, рванина! Ох, не так это, уж поверь: вина на тебе великая, как бы не пришлось с жизнью попрощаться!
Я все же открыл глаза и осмотрелся. Помещение оказалось гораздо просторнее, чем я себе представлял в темноте. Михайло Вострый сидел за железной решеткой от пола до потолка, разделявшей камеру. На каждом перекрестье клетчатой перегородки торчали наружу длинные, заостренные, стальные острия. За спиной дьяка, возле пылающего камина возились двое бородатых седых мужиков в кожаных фартуках. Возле ног заплечных дел мастеров стояла большая печная заслонка – вот как они пламя скрывали в темноте. Три больших масляных лампы светили мне прямо в глаза, за огнем фитилей угадывались зеркала – так они добились концентрации яркости света.
Вострый заметно похудел – щеки ввалились. Видно, непросто дается ему сыскная работа, оно и понятно: людей мучить – не баклуши бить.
– А князь-то знает, где его верный слуга? – начал я качать права.
– Наш светлый господин про все ведает, и что в Славене происходит, и за его пределами, – спокойно ответил Вострый.
– А воевода Осетр? – не унимался я.
Сыскной дьяк примолк! Ага, значит, командир в неведении! Посмотрим, как дружина себя поведет, когда узнает, что одного из них вот так похитили и в каменный мешок запихнули.
– Ты, я смотрю, зело борзый, отрок, – как будто с удивлением протянул дьяк и сделал паузу, внимательно изучая мое лицо.
Я понял, что он ищет следы страха и отчаяния, которые должны были во мне вызвать внезапный арест и долгое сидение в полной темноте. Что ж, у вас почти получилось, господа доморощенные психологи, знатоки душ человеческих…
– Посему заключаю, что ты себя виноватым не чувствуешь, или ждешь помощи, или и то и другое враз! – закончив наблюдения за мной, продолжил гнуть свою линию Вострый. – Давай тогда порассуждаем, времени у нас с тобой навалом. Есть ли за тобой вина, к примеру. – Дьяк сделал паузу, ожидая, что я включусь в разговор.
Но я этот фокус знал и не стал играть по чужим правилам – промолчал. Он меня в беседу затягивает, чтобы я для него необходимые сведения сам и выболтал. Накося-выкуси! Сначала тебя послушаем!
Не дождавшись ответа, Михайло Вострый недовольно крякнул, но заговорил:
– Тебе, наверное, кажется, что и нету за тобой никаких проступков… Ты ведь из мест далеких и странных. И там у вас много чего такого позволено, причем такого, за что у нас сразу за Акатуй загонят… Наши умники считают, что и в Славене так будет, как у вас там сейчас… Да… Но нынче здесь и сейчас жить следует так, как это предписано законами церковными и светскими. А их не то чтобы много. И на некоторые малости око государево можно и сощурить, особенно если удалец набедокурил не со зла или корысти ради, а так… по недомыслию. Тем более если проштрафившийся добрый молодец – человек заслуженный и известный… Да… Вот нам с тобой и предстоит это выяснить: кто ты? Заблудшая овца или волк в овечьей шкуре? Скажи мне, – другим тоном заговорил дьяк, видимо, под запись, – Василий Тримайло, обращался ли ты за советом или за помощью к зловредным демоническим силам, в просторечьи именуемым чертями? Да ты не отвечай, ишь как вскинулся. И так знаю, что и беседовал, и жертвы приносил врагам рода человеческого. А ведь это, Василий, смертный грех! Про преступления твои ясность имеется полная, а теперь давай про помощь, которая тебе так нужна и которую ты так ждешь. Воеводу я сейчас же извещу о твоем аресте. Моя ошибка, что раньше этого не сделал! И ты думаешь, что Осетр мятеж поднимет? И дружинушка княжеская доблестно каземат энтот по камешку разнесет, а сыскных служак на окрестных дубах развесит? Забудь! Покуда дознание идет, никто и пальцем не пошевелит, побоятся други твои. А вдруг ты правда еретик опасный? За душу свою и Осетр, и товарищи твои пекутся не меньше, чем о бренном теле. Так что от вояк помощи не жди. Никто из них вызволять тебя не придет. Теперь другой твой товарищ боевой: принц Азамат и присные его, поганцы мрассу. Дружка твоего неумытого на Славен бежать и грабить уговаривать два раза не надо. Вмиг примчится. Да только не сейчас! Они с Жучилем за трон свару затеяли – орды собирают. Чтобы в поле выяснить, кто на карлукский трон султаном усядется, набеги на земли соседние вершить, а кто на кол, рядом с храмом Бархудара, и на корм воро?нам пойдет. Стало быть, снова мимо! Не до тебя Азамату, не придет! Дальше… Есть еще не запрещенные законом, но и не признаваемые Церковью духи леса и воды. Так они в человеческих городах силы не имеют. Значит, спасать тебя нет у них возможности! Остаются только те, про которых лишний раз упоминать не стоит: адские работнички, рогатые и нечистые. Только, как опыт показывает, не спасают они слуг своих, незачем им, видно, хватает вашего брата на свете! Вот ты сидишь там с гордым видом и думаешь, что ничего не говоришь, но твое лицо и тело достаточно
