произведением искусства.
Художник спокойно выслушал Глеба, а когда тот закончил, с вежливой улыбкой уточнил:
– А вы – тот человек, который способен это сделать?
– Именно так, – продолжал врать Корсак. – Я представляю Московский экспертный совет при госуниверситете. А также экспертную группу «Арт- бизнес».
– Значит, вы ученый?
– Я доктор искусствоведения, – ответил Глеб. – Закончил кафедру эстетики МГУ. Если вы не против, я задам вам пару вопросов.
– Хорошо, задавайте. – Базаров отхлебнул виски и выжидательно посмотрел на Глеба.
– Ну, прежде всего, я хочу удовлетворить собственное любопытство. Что за звероподобные существа изображены на ваших картинах? Что они олицетворяют? Почему у них звериные головы?
– Они олицетворяют простую, но грубую истину, – спокойно ответил художник. – Человек – это зверь. Вся мощь человека, вся его воля к жизни – от зверя. Все остальное: слабость, душевные терзания, страх смерти, ощущение потерянности в мире – лишь хрупкая, недолговечная надстройка над мощным основанием.
– То есть, мораль, нравственность, религия, попытки поиска смысла – это всего лишь «хрупкая надстройка»?
– В некотором роде, да.
– Значит ли это, что вы не верите в Бога?
Базаров улыбнулся:
– Вы говорите как миссионер. Я ничего не говорил о вере в Бога. Я хотел сказать, что, отдавая дань тому мощному и сильному, что есть в человеке, я всего лишь чту память тех, от кого мы произошли. Тех, кому мы обязаны своей силой и волей к жизни. Той волей, которая позволила нам подняться над природой.
Он отхлебнул виски и посмотрел на Глеба, ожидая, по всей вероятности, возражений.
– То есть, вы подчеркиваете силу звериного начала в человеке? – уточнил Глеб.
– Да.
– Но это, в некотором смысле, антихристианство, – заметил Корсак.
– Возможно, – не стал спорить Базаров. – Ницше называл христианство религией слабых, немощных и больных. Мне кажется, что в этих словах есть большая доля истины. По сути, Иисус Христос – плачущий бог, не способный ни на что. Он всего лишь Богочеловек. Будь на его месте Человекозверь, он бы не позволил себя распять. Он бы уничтожил своих обидчиков.
– Человекозверь… – с улыбкой повторил Глеб. – Звучит почти как оборотень.
Базаров усмехнулся и пожал широкими плечами:
– Не стоит понимать меня буквально. Все это лишь метафора.
– Что ж, со звериными головами все ясно, – резюмировал Глеб. – Но вот что странно: если звериные головы выполнены на ваших картинах весьма условно, то человеческие тела вы прописываете с чрезвычайной, почти фотографической точностью.
– Я пишу только с натуры, – сказал Базаров. – Как мой любимый художник Микеланджело да Караваджо.
– Всегда? – уточнил Глеб.
– Абсолютно. Главное для меня – точность и внимание к деталям. Только детали могут оживить материал.
– А как же Сальвадор Дали? Он часто срисовывал свои пейзажи с фотооткрыток.
– Я не люблю Сальвадора Дали, – сказал Базаров. – Он не художник, он – фокусник. Иллюзионист с ловкими руками.
Художник допил виски и поднялся с кресла:
– Пойду, принесу еще бутылку.
Он неторопливой походкой вышел из комнаты. Через пару минут в кухне загремела посуда.
Глеб тут же поднялся с кресла и подошел к двери, завешанной красной шторкой. Отдернул шторку, нажал на ручку и надавил на дверь. Она оказалась не заперта.
В комнате царил мрак. Глеб нащупал на стене выключатель и нажал на кнопку. Яркая лампочка озарила большую комнату, уставленную мольбертами и натянутыми на подрамники холстами. Вероятно, это была мастерская.
Глеб быстрой походкой прошел к ближайшему мольберту и взглянул на закрепленную на нем картину. Лицо Глеба вытянулось от удивления. Это был великолепно выполненный портрет обнаженной женщины со звериной головой и звериной мордой вместо человеческого лица.
Звероголовая женщина сидела за столом. Левая рука ее была опущена, и ее не было видно. В правой руке, лежавшей на белой скатерти, она сжимала ярко-красное яблоко. Из-за ярко-алого цвета яблока казалось, что рука женщины-монстра испачкана кровью. Глеб уже собрался отвести взгляд, но вдруг уставился на обнаженную грудь женщины.
