– Сколько хотите!
– Совсем забыл! – Ротмистр собрался хлопнуть себя по лбу, но передумал. – А еще один?
– Кто же?
– Некий Морозов… Петр Николаевич.
– Такого больного в нашей клинике никогда не было, – ответил доктор. – Жаль, что не смог помочь, мне пора, буду прощаться.
– Так можно взглянуть на больничную ведомость?
– О чем вы, сыщик? Да мы свято блюдем врачебную тайну. Хотите яблочко? – Леммергирт подкинул гостю невесть откуда взявшийся фрукт и стремительно исчез за решеткой.
Мечислав Николаевич оказался в двух шагах от калитки, когда его за сюртук дернули. Совершенно лысый господин с выдающим брюшком яростно ковырнул ноздрю и хитро подмигнул:
– Ты Петьку искал?
– Что-то знаешь? – в сомнении спросил Джуранский.
– Может, и знаю… А что дашь?
Как назло, кроме денег и револьвера, у ротмистра ничего с собой не было: ни конфет, ни курева. Но сумасшедший радостно схватил бумажный рубль, скатал в трубочку и ловко спрятал в полу халата.
– Дело такое… – перешел он на слюнявый шепот. – Петька два года жил, смотрели за ним крепко, а в начале мая взял да исчез.
– Как исчез? – удивился ротмистр.
– А вот так: был – и нету! – Лысый засмеялся. – Пришел за ним кто-то и увел. Шуму потом было! Важные господа приезжали, чуть ли не пыткой грозили. Только сделать ничего не смогли. Никто не знает, как увели. А санитарка, Матрена, что за Петькой следить приставлена, знали мы, что филерка, так и вовсе не помнила ничего. Был человек, взял Петьку и увел. Так ее забрали. А Петька душевный был, ласковый…
– Что про себя рассказывал?
– Пилюли ему давали горстями, так что спал все больше.
Больной вдруг оглушительно зевнул и снова дернул ротмистра за рукав:
– Дядь, у тебя револьвер есть?
– Зачем тебе? – Мечислав Николаевич насторожился.
– Докторов бить. Замучили, проклятые!
Августа 9 дня, час пополудни, +19° С.
На Екатерининском канале, у Львиного мостика
«Всю душу измучили, изверги! То из камеры волокут вон, то обратно тащат. Да что же это, мля! За что такие мучения бедному извозчику? А еще какой-то усатый все выпытывал, дивился. Ну, показывал пассажир карточку, ну, забыл об этом, ну, перепутал с князем, что с того? В камеру за такое не содют, мля. Лошадь почитай совсем пропала, хоть глазком бы на нее, сердешную, взглянуть»…
Бессвязные жалобы Никифора Пряникова разбились о стальную грудь Железного Ротмистра. Важный свидетель был возвращен за решетку, правда, с обещанием, что его мучения протянутся еще день, не больше. А про лошадь пусть не беспокоится: накормлена и напоена за казенный счет.
Мсье Жарко, усталый, но довольный, собрался отобедать. Уже стоя на приступке пролетки, как на кафедре, заявил:
– Готов снять перед этим талантом шляпу!
Ванзаров согласился сделать нечто подобное, но все же вспомнил про странное умение извозчиков излагать чисто словесный портрет, а более ничего.
– О! Не удивительно! – патетически заявил гипнотизер. – Этот гений заставил мужчин запомнить нужные слова и поставил ключ.
– Могу ли знать, что за ключ?
– Слово, на которое срабатывает наведенное воспоминание. Ну, как в патефоне – ручку покрутили, пластинка заиграла.
Пряников с Растягаевым обретали дар речи, как только произносилось слово «приметы». А кто может сказать им словцо эдакое? Да только чиновник сыскной полиции. То есть «ванек» специально готовили для Ванзарова? Это очень любопытно…
– А что, все столичные репортеры на короткой ноге с полицией? – вдруг спросил Жарко.
Родион Георгиевич немедленно пожелал гипнотезеру приятного аппетита у Родионова и отпустил знаменитость с миром.
Джуранский как раз вернулся на канал, и они пошли к Театральной площади.
– Удивляюсь, как вы оказались правы! Про него никто не желает говорить. Как будто такого человека не было в помине. Даже в коммерческой школе заявили, что все табели сгорели, ничего не знают. – Ротмистр дернул усиками: потрачено столько сил и времени, а результата нет.
– Куда любопытней другое: в разных местах ничего не желают знать не только о Ленском, но и о господине Морозове. Это очень важно! – Родион Георгиевич приободрил разочарованного помощника, легонько толкнув локтем. – Что из этого следует?
– Что? – переспросил заинтригованный помощник.
– О Морозове «не знают» в двух местах: лечебнице и коммерческом училифе?
Джуранский немедленно согласился.
– Потому… – Родион Георгиевич вдруг остановился, – что после лицея Ленскому пытались создать новую жизнь.
– А ведь точно…
– Следовательно, «Ленский» – настояфая фамилия. Только искать по ней бесполезно. Он ведь и есть «чурка».
– Выходит, Рябова можно отпускать? – с легким сожалением в голосе спросил Джуранский.
Вот тут пришел черед удивиться Родиону Георгиевичу. Оказалось, что со вчерашнего дня балерун оплакивает князя в застенках Казанского участка.
Пришлось замолвить словечко за узника.
– Слушаюсь, – недовольно буркнул ротмистр. – Пусть этот танцор-фотограф катится на все четыре стороны…
– Что значит «фотограф»? – насторожился Ванзаров.
– Да он увлекается любительской фотографией, дружка своего сердешного щелкал…
Коллежский советник повернулся лицом к помощнику:
– Мечислав Николаевич, вспоминайте хорофенько: на квартире Рябова был фотографический аппарат?
Джуранский подтвердил, что тренога валялась, и не забыл добавить про химические реактивы в домашней фотолаборатории, прокисшие до неприличия.
– Не припомните, занавес в ярких хризантемах на стене? И занавес помощник описал довольно точно. Только не занавес, а гардины на окнах.
– Где живет Рябов?
– Вон в том доме, – Ротмистр выставил указательный палец в направлении изгиба Екатерининского канала. Стало быть, до особняка князя тихим шагом минуть десять.
Родион Георгиевич с досады хлопнул ладонью по перилам набережной:
– Так что ж вы молчали! А ефе депефи рассылали! Джуранский опешил:
– Прошу простить, вы не спрашивали. Если я совершил оплошность и виноват, готов немедля…
– Меня куда больфе вдохновляют прозревфие свидетели, – продолжил Ванзаров. – Это какая сила внуфения должна быть, чтоб три мужика крепколобых видели, чего не было, и при этом не могли вспомнить, кто над ними подфутил. Сами слыхали от Пряникова: господин средних лет и среднего возраста. И все. Даже мы с вами, ротмистр, подходим! Пожалуй, тут личное опознание не поможет.
– И в кофейне упустили…
– Не упустили, а дали погулять… Что ж, коллега, мы находимся на пороге больших событий… Пусть и не знаем, кто кашу варит. Но быть готовы должны ко всему. Строжайше предупредите филеров у мастерской Кортмана: не важно, кто приедет, пусть проследят, куда отвезут фигурку. Да, и позаботьтесь, чтобы мсье Жарко не уехал хотя бы дня два. Он может понадобиться. Отведите его хоть к Звягинцеву, вдруг с нервическим доктором получиться. А мне пора…
– Может, с вами поехать? – обеспокоился Джуранский.
– Не стоит, у меня путь неблизкий, за город.
Августа 9 дня, два часа пополудни, +18° С.
В парке дачного поселка Озерки
Ездить за город летом – манера сугубо вредная. Нет там ничего хорошего. Деревьев и в городе достаточно, а воздуха и так полные крыши. Если уж отправляться на природу, то по крайней нужде. Скажем, спасти семейство от тюрьмы, а себя – от неминуемого заточения. Смешно сказать, осталось меньше восьми из отведенных часов.
Между тем пролетка катилась размеренной рысью. Родион Георгиевич посматривал по сторонам, отмечая, как быстро каменные дома уступают улицы деревянным.
Доехали раньше срока. Полученную фору Ванзаров использовал, чтобы тщательно осмотреть место встречи. Кленовая аллея находилась поодаль дачных домиков. Еще не глушь, но место тихое, крутом кусты, небольшой лесок со всех сторон прижимает хоженую тропинку. Шагах в тридцати дорожка резко сворачивает, идущего оттуда не увидеть – зелень заслоняет. Можно появиться внезапно. За деревьями просматривалась гладь озерка. Где-то слева остались
