тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его. Мы улавливали только отдельные слова: «переносчики заболевания», «точки заражения», «клеточное возгорание». А он показывал картинки из фильмов ужасов – обгорелые трупы, только зубы и почерневшая плоть. И, скажу я вам, в буфете никто не брал добавки, зато в бар выстроилась очередь. А этот Хокинс закончил на том, что хотя достоверно известно только о семидесяти шести погибших непосредственно от спор на Камчатке, возникшие крупные пожары привели к гибели еще 530 человек. Убытки от пожаров в городской местности составили почти восемьдесят миллионов долларов, и еще русские потеряли сорок три тысячи акров богатейших лесных угодий. Хокинс добавил: три последних случая на Аляске заставляют предположить, что болезнетворные микроорганизмы распространяются не так, как обычные вирусы, и срочно требуются новые исследования. По его подсчетам, четверть миллиона больных в Соединенных Штатах станут причиной гибели более двадцати миллионов человек и превратят более шести миллионов акров земли в пепельницу.
– А это сколько?
– Примерно с Массачусетс. Должен сказать, он чертовски напугал нас тогда, но сейчас я понимаю, что он был слишком сдержан. Полагаю, в его расчетах не учитывался социальный кризис – такой, что никто уже не станет бороться с огнем.
Но знаете… к обеду я почти перестал об этом думать. Очень скоро все это стало похоже на очередной предположительный, но невероятный апокалипсис нашего века – вроде эпидемии птичьего гриппа, выкашивающего миллиарды, или астероида, раскалывающего планету пополам. С этим ничего нельзя поделать, и все это происходит с бедняками на другом краю земли, а детям нужно помогать делать уроки… в общем, перестаешь об этом думать.
Если бы, конечно,
Но что толку знать? Если это очередная чума, нужно прятаться. Отправляться в леса. Взять с собой любимых, укрыться в какой-нибудь дыре, запереть дверь на засов и ждать, пока инфекция сама себя не спалит. Но тут было иначе. Один человек со спорами может начать пожар, от которого выгорит половина штата. Прятаться в лесу – все равно что прятаться на спичечной фабрике. В городе хотя бы есть пожарная охрана.
Я могу точно сказать, когда и как заразился. Могу сказать, где мы все заразились, потому что мы, разумеется, были вместе. Устроили небольшую вечеринку на тридцатый день рождения Кэрол, в самом начале мая. Мы с Сарой только что съехались. У нас был небольшой бассейн, хотя из-за холода никто не хотел купаться, кроме Сары. Вечеринка была небольшая – Том и дети, Сара, Кэрол и я – и пирожные без глютена на день рождения девочки.
Мы с Сарой часто по ночам обсуждали, спала ли Кэрол с кем-нибудь или нет. В юности она была пять лет обручена с очень душевным мужчиной; все знали, что он гомосексуалист – все, кроме, видимо, Кэрол. Думаю, он был из тех пристойных, напуганных геев, которые обращаются к религии в надежде отмолить грех. Сара говорила, что не верит, что эти двое спали друг с другом – они только обменивались страстными сообщениями. Кэрол случайно застала жениха, когда он – аспирант теологического института в Нью-Йорке – лежал в постели с девятнадцатилетним кубинцем – танцором-студентом.
Я как-то спросил Сару – а может, Кэрол и сама лесбиянка? Она долго хмурилась и наконец сказала, что для Кэрол ужасна сама идея секса. Ужасна идея грязи. Кэрол считала, что любовь должна быть куском мыла, очищающим гигиеническим скрабом. И еще Сара сказала, что Кэрол целиком посвятила жизнь их отцу и что он – единственный мужчина, который что-то значит для нее.
Кэрол и Сара очень подозрительно относились друг к дружке. Когда Сара была беременным подростком, Кэрол прислала ей оскорбительное письмо о том, что сердце отца разбито, и обещала больше не разговаривать с Сарой. И в самом деле не говорила с ней до рождения Ника. Сара снова впустила младшую сестру в свою жизнь, но напряженность в их отношениях не исчезла. Кэрол боролась за внимание так по-детски, что это было даже смешно. Если Сара выигрывала в «эрудит», Кэрол заходилась в приступе кашля, утверждая, что у нее приступ аллергии, и заставляла отца везти ее в больницу. Если Сара и Том начинали говорить о Викторе Гюго, Кэрол настаивала, что Сара не может по-настоящему восхищаться его романами, поскольку не читала их в оригинале, по-французски. Сара только смеялась над такими выходками. Она, наверное, чувствовала себя слишком виноватой перед Кэрол, чтобы спорить, и выбивалась из сил, чтобы сделать что-нибудь хорошее для нее. Вроде вечеринки на день рождения.
Я как раз набрался сил, чтобы пойти в дом и принести еще пива, когда раздался грохот, словно вдали рухнуло с грузовика что-то тяжелое, такое тяжелое, что вода в бассейне пошла рябью. Все начали оглядываться – даже Ник, который почувствовал вибрацию ногами.
Сара стояла в мелком конце бассейна, очень красивая, хотя кожа покрылась мурашками, и губы посинели – и она прислушивалась: не громыхнет ли еще. Ник первым увидел черный, масляный столб дыма в конце квартала. Снова раздался грохот, потом еще несколько раз подряд – зазвенели оконные стекла и подпрыгнуло столовое серебро.
Завыли сирены. Сара сказала, что это у аптеки на углу, и спросила меня, не схожу ли я посмотреть.
Соседи высыпали на тротуар и стояли под деревьями. Ветер переменился и понес дым по улице. Дым вонял горелыми шинами и тухлыми яйцами.
Я прошел до конца квартала и увидел аптеку. Одна стена была объята красным пламенем. На тротуаре плакала женщина, вытирая слезы футболкой. У меня был платок, я отдал его той женщине и спросил, как она. Она сказала, что прежде не видела, как умирает человек. Рассказала, что парень на
