У нас было несколько дней на привыкание и тренировки, пока не прибыли дети, и очень быстро я понял, что прозвище «Стойкий» создаст мне проблемы. В первый же день Сара приветствовала меня: «Привет, Стояк» с самым невинным выражением лица. Остальные инструкторы услышали и покатились со смеху. И понеслось. «Никто не видел, где Стояк?», «Эй, ребята, Стояк пришел», «Стояк просто железный». Ну, в общем, понятно.
В ночь накануне приезда детей мы все сидели, пили пиво, и я сказал ей, что если повезет и она будет умницей, однажды утром она проснется рядом со Стойким Джоном. Все посмеялись. Она ответила, что скорее проснется с занозой в мягком месте, и все заржали в голос.
Я спросил, почему это она стала Рейнджером Сарой, она ответила, что как руководитель программы может сама выбирать себе прозвище. Я объявил, что по старинному английскому закону имею право оспорить ее власть в честной схватке. И предложил дартс. У каждого по одному броску. Если я попаду ближе к центру, то придумаю новые прозвища и ей, и себе. И заранее предупредил, что себя назову Большим Змеем, а ее – Боброматкой. Она заявила, что я проиграю, но она объявит мое прозвище после игры, и я буду тосковать о тех днях, когда был старым добрым Стойким Джоном.
К этому моменту все были смертельно серьезны. Я имею в виду – валялись на земле. Конечно, я верил в себя. На первом курсе я больше времени проводил в пабах, играя в дартс, чем на занятиях. Я бросил дротик издалека и попал почти в яблочко, не разминаясь. Тут уж все замолчали. Почуяли мою силу.
А Сара и бровью не повела. Она сняла с пояса топорик, встала на линию и метнула. Она не просто попала в яблочко, она разрубила мишень пополам. И сказала мне: «Ты же не говорил, что бросать нужно дротик». И вот так я стал «Дротчером Джоном» – из-за того, что здорово кидаю дротики.
И, наверное, тут все и началось – появилось чувство, что мы подходим друг другу.
В то время лагерь официально не работал, и Алли с матерью почти не разговаривали. От четырнадцатилетней Алли отказался третий психотерапевт, после того как она заехала ему по яйцам тяжелым пресс-папье. Она разбила машину матери, когда взяла нескольких парней покататься. Старших парней. Не знаю, насколько ее поведение было обусловлено тем, что отец похитил ее, когда она была в третьем классе, но ее гнев точно выходил за рамки обычных подростковых штучек. Она ненавидела любую форму контроля со стороны матери и бесилась из-за того, что ее заставляют работать младшим инструктором. Первые несколько дней были ужасны. Алли уходила от детей и сидела с мобильником. Если ее не устраивало, что подают в кафетерии, она сбегала из лагеря и отправлялась автостопом в город, встречаться с друзьями. И так далее.
Сара решила, что Алли согласится пойти с ней в поход с ночевкой к Нефритовому колодцу – холодному озеру под восемнадцатифутовой скалой. Может быть, хотела удавить и решила, что проще всего спрятать тело в глухой чащобе. Нужен был третий взрослый, и выбрали меня. И мы пошли – двенадцать детей, десять миль и туча комаров. Одно скажу: слава богу, что дети были глухие. Алли и Сара всю дорогу костерили друг друга. Стоило Алли один раз глянуть на телефон, как Сара конфисковала его. Алли, проходя, и не думала придерживать ветки, и они хлестали ее мать по лицу. Дети чувствовали неладное и смущались все больше.
К тому времени, как мы добрались до Нефритового колодца, эти две уже орали друг на друга в полный голос. Все дети обгорели и были искусаны. Сара взбесилась из-за того, что Алли забыла спрей от насекомых в автобусе, а Алли кричала, что Сара сваливает вину с больной головы на здоровую; я уже готов был взорваться. Мы стояли недалеко от края, и я не сдержался. Схватил обеих за руки и столкнул вниз, прямо в ботинках. И представьте: обе, выплыв, смеялись… смеялись и брызгались друг в дружку водой.
И весь остаток похода они меня изводили. Когда раздавали хот-доги, у меня в булке оказался замечательный свежий тампон. В два часа ночи они расстегнули мою палатку и вылили внутрь холодную воду. Вместо лосьона от загара они спрыскивали меня лаком для волос. И знаете что? Это было прекрасно. Обратный путь был настолько же веселым, насколько печальной была дорога туда. Дети принялись защищать меня от Рейнджера Сары и Ондатры Алли. Особенно Ник. Похоже, он считал своей особой обязанностью защищать меня от безумных женщин из его семьи. Он оставался моим телохранителем все лето.
На последней неделе смены устроили еще один поход. И в ту ночь Сара пришла в мою палатку. И спросила только одно: «Я была умницей?»
После этого мы почти год были вместе. Она хотела поплавать на Большом Барьерном рифе – жаль, что так и не поехали. Жаль, что не читали книги друг другу. У нас были только выходные для сексуальных утех в Нью-Йорке, пока ее отец приглядывал за детьми. Жалко, что не больше. Жалко, что мы не гуляли чаще. Жалко, что столько торчали у телевизора. Было мило, мы, обнявшись, смеялись над Стивеном Кольбером и Сетом Майерсом, но теперь не о чем вспоминать. Мы жили так обыденно, так банально. Заказывали пиццу и играли в «Тривиал персьют» с ее сестрой и отцом. Помогали детям с домашней работой. Мы посуду мыли чаще, чем занимались любовью. Что же это за жизнь?
– Настоящая, – сказала Харпер.
Он не глядел на нее, пока рассказывал историю своего романа. Он смотрел только на свою тень, которая ритмично вздымалась и опадала в такт колебаниям огня в открытой печи.
– Я больше думал о том, чего мы не делали, чем о том, что делали. Как если бы мы открыли бутылку великолепного вина и сделали по глотку… а неуклюжий официант уронил бутылку на пол, и нам больше не досталось.
Впервые я увидел споры на торжественном обеде в Бостонском микологическом обществе – за три месяца до Сиэтла. – Объяснять, что значит «Сиэтл», было не нужно. Харпер понимала, что речь о «Космической игле». – Тип по имени Хокинс, только что вернувшийся из России, показал сорокаминутную презентацию. Не знаю, что меня напугало больше – фото или сам Хокинс. Во рту у него пересыхало. Он выпил полграфина воды за кулисами. И говорил так
