напротив Макиаса.
– Так он слышал передачу?
– Не слышал.
– А ты?
– Нет.
– А кто-нибудь вообще слышал?
– Никто, – вмешалась Кэрол Стори прежде, чем Алли успела ответить.
Они добрались до перекрестка за Мемориальным парком, где доски от леса вели к дорожке. Кэрол отвернулась, пряча лицо от снега, и прикрыла собой отца. Она вела его, как ребенка, держа за руку в митенке.
– Спросите кого угодно в лагере, – сказала Кэрол Стори. – Каждый раз слышал кто-то другой. Но если им приятно, если есть о чем мечтать, что тут плохого? Я и сама иногда ловлю себя на том, что прокручиваю средние волны. Но вот что я вам скажу. Если Марта Куинн и существует, у нее нет того, что нам нужно. А здесь есть.
На пороге кафетерия Харпер застучала ботинками, снег сваливался с них мокрыми белыми комьями. Отец Стори встряхнул куртку, устроив у своих ног маленький буран. Харпер поискала глазами Ника и не нашла.
Взяв подносы, они встали в очередь к раздаче.
Отец Стори сказал:
– Марта Куинн всегда меня немного раздражала – яркими жилетами и кожаными галстуками. Когда женщина носит галстук, есть в этом что-то такое… Хочется за него дернуть со всей силы. – Он подмигнул. Норма Хилд вывалила ему в тарелку половник пельменей. Подлива напоминала слизь. – Норма, это ваш собственный рецепт?
– Нет, консервы «Шеф Боярди», – сказала Норма.
– Великолепно! – воскликнул отец Стори и отправился за крекерами «Ритц».
Норма закатила глаза, потом снова посмотрела на Харпер. Набрала еще пельменей, но не вывалила их в миску Харпер, а просто махнула половником в ее сторону.
– Я ведь помню ее в телевизоре. Марта Куинн. Учила маленьких девочек одеваться, как маленькие шлюхи. Вот она, и Мадонна, и еще одна – с волосами, как сахарная вата, – Синди Лопер. Из-за таких, как Марта Куинн, мир и наказан огнем. Спросите себя: позволит ли Господь такой женщине жить и быть голосом Его, звать подданных Его в убежище? Прислушайтесь к своему сердцу. Вы поймете, что не позволит. Ее нет, и Мадонны нет, и всех ростовщиков Иудо-Йорка, превращавших маленьких девочек в проституток, нет. Вы это знаете, и я знаю. – Пельмени смачно плюхнулись в миску Харпер.
– Сомневаюсь, чтобы Господь придерживался антисемитских взглядов в отношении Нью-Йорка или других городов, Норма, – ответила Харпер. – Особенно учитывая, что он назвал евреев своим избранным народом. Вы видели Ника? Он приходил на обед?
Норма Хилд одарила ее скучным, сердитым взглядом.
– Не видела. Пойдите на улицу и покричите его.
– Он глухой, – напомнила Харпер.
– Пусть это вас не останавливает, – буркнула Норма.
Майкл привел Ника минут за пять до рассвета. Ник промок насквозь и дрожал после ночи на улице; темные волосы слиплись, глаза ввалились. Он напомнил Харпер дикого мальчика, воспитанного волками.
Ник быстро прошел мимо постели Алли, даже не взглянув на спящую сестру, и подошел прямо к койке Харпер. На клейком листке он написал: «Не хочу больше спать у нее. Можно мне спать тут?»
Харпер взяла листок и написала: «Научи меня говорить «пора спать» на языке жестов – и договорились».
Так Ник перебрался от Алли на койку Харпер, и так Харпер начала заново учить язык жестов; сторговались на одном слове или одной фразе за вечер в обмен на доступ к ее постели. Она оказалась прилежным учеником, ей нравилось практиковаться, да и какой-никакой способ отвлечься.
Возможно, она отвлеклась даже чересчур: когда воровка добралась до «Подручной мамы», Харпер не замечала пропажи, пока Рене Гилмонтон не спросила, где сумка.
Харпер прежде не видела Пожарного в церкви – да и никто его не видел, – так что наравне со всеми удивилась его появлению там в ночь, когда украли «Подручную маму». Он не зашел в зал, остался в притворе, сразу за внутренними дверьми. Его присутствие добавило напряженности в ожидание, которое нарастало всю ночь. Говорили, что отец Стори собирается сделать объявление по поводу краж в женской спальне. Он что-то решил.
– Думаю, мы выгоним сучку, – сказала Алли за завтраком. – Выясним, кто это, и пинок под зад. Никаких извинений, никакого прощения.
Харпер заметила:
