Как зачарованный я слушал истории, рассказанные строгим, сухим бабушкиным голосом без намека на выражение разных интонаций; представлял высоких, волевых, беспощадных агентов, видел их правильные носы, ровно очерченные брови, бесстрашные глаза, и скоро начал представлять себя на их месте.
Спецоперации захватывали дух. В сравнении с ними похождения Бильбо – пустое бродяжничество, Голлум – нытик, а эльфийские земли – коллекция скучных аптечных трав. В каждой истории имелось все то, чего ждут от сказки, плюс много нового и познавательного. Помимо добрых и злых героев там жили герои, о которых бабуля говорила «и нашим и вашим», «себе на уме» и «совершенно пустые». Герои меняли цвет от зеленого до прозрачного, агрегатное состояние от жидкого до газообразного; сюжет за одну миссию мог начинаться комедией, переходить в мелодраму и заканчиваться боевиком, при стопроцентной достоверности и того, и другого, и третьего, чего не скажешь о сказках.
Когда хоббитов моего года рождения учили жевать, мне объясняли разницу между славянским и бурятским вампирами. Мои одногодки учились говорить «пока-пока», а мне объясняли, как по запаху изо рта отличать зомби-ходунов от зомби-прыгунов. Одногодкам объясняли, как проситься на горшок, а мне показывали болевой прием, позволяющий вырубить акулу-людоеда. Все началось с бабушки.
Поэтому в том возрасте, когда нормальные хоббитята управляются с ложкой, разговаривают и просятся на горшок, я, опухший от жутких историй, вечно всклокоченный и настороженный, с трудом отличал мокрый песок от манной каши, молчал и писался в штанишки. Тогда моим любимым занятием было представлять себя агентом на спецзадании по разрушению логова кровожадного свиногривого кривоуха на безжалостной планете Плинтус-Катетус. Бегая по норе, норы я не видел. Стулья были не стулья, а кости крылатых мамонтов, обглоданные кривоухом; дорожки, связанные бабушкой, были не дорожки, а шкуры медведей-телепатов убитых кривоухом, и так далее, и тому подобное.
В один прекрасный день бабуля осознала свою педагогическую ошибку. Случилось вот что: я вышел во двор в одной майке, спрятался в клумбе и съел розовый бутон с пчелой, представляя себя обедающим на Плинтус-Катетусе. На мои испуганные крики сбежались хоббиты, каждый считал своим долгом поорать вместе со мной, из норы выскочила бабушка, всех выгнала и закрыла калитку. Я плакал, широко распахнув рот; перед тем, как улететь навсегда, пчела изнутри ужалила меня в щеку. Бабушка воспользовалась запасным выходом и помчалась к знахарю.
Пришел Баламыч и стал прикладывать к моему лбу капустный лист, а я показывал пальчиком на щеку и пытался объяснить, что лечить надо ее, а не лоб, но слов я тогда почти не знал; к счастью, вспомнил одно нецензурное, и оно подействовало. Баламыч удалился вместе с капустным листом, и тогда расстроенная бабуля приложила к моей распухшей щеке кубик льда. Полегчало.
После того, как о странном, явно недоразвитом хоббитенке заговорили во всех окрестных норах, бабуля устыдилась: три дня подряд она безвыходно сидела во дворе под навесом и вздыхала, а я тихо отрывал и жевал обои в ее спальне.
На четвертый день бабуля решила исправиться. Искупала меня в корыте, показала натюрморт на стене – так я узнал о разнице межу арбузом, виноградом и коньяком. Научила считать до десяти и писать печатными буквами «БОББЕР». Объяснила, как пользоваться горшком – до этого я обычно носил его на голове. Короче говоря, взялась за меня основательно, перешла с десяти поучительных историй в день на две-три перед сном. Разумеется, и при таком количестве спал я отвратительно.
Обычно, закончив повествование, отливая синевой под лучом искусственной луны, бьющим в круглое окно, бабушка говорила:
– Жизнь сурова, мой мальчик. Сказкою сыт не будешь, а бабуля, пока жива, научит тебя уму-разуму, бабуля не вечная. А вот еще был такой случай…
– Баб, я спать хочу.
– Слушай, я сказала!
Главными положительными героями этих историй были агенты.
Агентам, в отличие от хоббитов, разрешалось в любое время покидать Базу, высаживаться в любых точках пространства и времени, мочить чудовищ, используя самое невероятное оружие вплоть до чемоданчика с красной кнопкой, и носить прекрасную серую форму – предмет моей особой зависти.
И вот однажды бабушка, незадолго до того, как мне стукнуло тридцать три, зевая на стульчике перед моей тесной кроваткой, после трехчасового доклада на тему «Особенности допроса свиногривого кривоуха с планеты Плинтус-Катетус», обронила:
– Прислали сегодня одну, Алиной зовут, ничего, хорошенькая, я в молодости не хуже была… – и уснула.
А я не уснул. Богатое воображение, доведенное за эти годы до сумасшедших размеров, окончательно разбушевалось. Кончилось тем, что засыпал и вставал я с одной навязчивой мыслью: агент Боббер и его «ничего-хорошенькая-Алина».
Сейчас, глядя в потолок своей бывшей комнатки, я понимаю – бабуля сама начертила мне мою судьбу. Я вдруг понял, что первый в истории Базы агент-хоббит – это не Боббер, а хоббичиха Клавдия, хотя сама она так не считает и из скромности называет себя «подручным средством агента», но я уверен: в этом больше скромности, чем правды. Вот такие дела, братцы.
Взгляд упал на часы… Время! Время! Пора бежать к Алине.
12. Кот, Алина и я
Все это я рассказал с единственной целью – чтобы вы знали, как нужна Бобберу карьера агента и какими важными для меня были визит к шефу, получение первого задания, сокрытие укуса и провал второго задания, будь оно неладно… И каждая встреча с Алиной Сафиной.
