Сердце колотилось все быстрее, отдавая в уши, в горло, в живот. Недоуменно раскрывшийся рот сам собой складывался в улыбку человека, которому только что сказали, что его смертельный диагноз – глупая ошибка. Что он будет жить.
Это был мой таймер. Из капсулы, найденной в дымящихся останках Сэмми.
И вдруг все снова стало на свои места.
– Ну привет, принцесса, – сказал Лиам, выходя из тени. – Вижу, ты времени даром не теряла и завела тут друзей.
Уже на второй день он пожалел, что не умеет сдаваться.
Солнце методично выжигало из него всю влагу, а водяных порошков и очищающих таблеток для ее восполнения оставалось все меньше. Безвольное тело, перекинутое через плечо, тяжелело с каждой секундой, заставляя делать передышки чаще, чем, он считал, можно было себе позволить.
Порой Лиаму казалось, что он действительно не выдержит. Все его мысли были привязаны к таймеру, равнодушно отсчитывавшему секунды, которые переходили в минуты и часы. Это сводило с ума не хуже духоты, никуда не уходившей даже ночами, не хуже капель пота, щекотно пробегавших по вискам и по спине, не хуже понимания всего масштаба страданий, на которые его обрекла своим скудоумием дочь капитана Вэля.
Когда у Сионны носом хлынула кровь и припадочно закатились глаза, Лиам в первую очередь испугался за саму девушку: за несколько дней вдвоем привыкнуть и привязаться можно к кому угодно. Мгновением спустя пришло осознание, что ее смерть означала печальный конец для него и всех его надежд когда-нибудь вернуться на Четвертую.
К счастью, живучесть Сионны вполне могла конкурировать с ее глупостью; она не умерла на месте из-за болевого шока, который дьявольские бусины вызывали, раздражая чувствительные центры в мозгу их употребившего. Она просто свалилась на пол, изящно самоустраняясь из ситуации и предоставляя расхлебывать все ему.
Когда первая волна испуга схлынула, Лиам был взбешен. Но лучше уж так, чем позволять себе отчаиваться. Он не привык отчаиваться. Он привык решать, поэтому тут же перерыл рейнджерскую аптечку и вколол давящейся кровью Сионне стабилизатор, предварительно перевернув девушку на бок, чтобы не захлебнулась. Когда она затихла, погрузившись в медицинский сон, Лиам сел на пыльный пол и, закрыв лицо руками, горько рассмеялся.
Каждый раз, каждый раз, когда он позволял себе думать, что добрался до точки, с которой может на что-то влиять, это происходило опять. И опять. И опять. Лиам не верил в судьбу, но иногда ему казалось, что барахтаться бессмысленно. Он считал себя человеком, умеющим приспособиться к любой ситуации. И он был им, насколько хватало сил. Но все его усилия оказывались бесплодными, просто потому что… в дело вступала судьба?
Так было даже в селении. Спрятанный посреди джунглей исследовательский центр стал приютом для нескольких десятков семей, но так и не стал для парня домом. Лиам даже сейчас помнил душные коридоры, тайные лестницы и спуски в подземные лаборатории. Каждую лазейку, каждый угол, куда можно было забиться, чтобы спрятаться от обидчиков.
Однажды нелюдимому сторожу надоело вытаскивать побитого мальчика из самых неожиданных мест, и он решил научить Лиама постоять за себя в драках. Родители были не против – человек не имел права на слабость в такие трудные времена, поэтому чем скорее этот вопрос будет закрыт, тем лучше. Социопатичный, не в меру требовательный и слегка сумасшедший старик превратил и без того несладкую жизнь мальчика в сущий ад; Лиам подыхал на безжалостных тренировках, а после тренировок – на строительстве сарая для свиней. И, выйдя из этого ада через три года, Лиам уже никого не боялся. Парень чувствовал эйфорию, которая чуть позже превратилась в спокойную уверенность, что дальше все будет хорошо. Теперь он был способен защитить себя – от агрессивных ровесников, своих подросших сестер – от назойливых ухажеров, своих родителей – от конфликтов с соседями. Способен – во всех вопросах, что касались людей. Но не ирриданских роботов, испепеливших поселение за считаные минуты.
На Одиннадцатой перед Лиамом стояла другая задача – если он хотел жить, он должен был доказать этим снобам, что достоин их общества. Он адаптировался, вел себя так, как они от него ожидали, был хорошим мальчиком, – и они приняли его. Не только в свое общество, но и в какую-то игру, не спросив его мнения на этот счет. И в игре этой он был не более чем пешкой, слепой, беззащитной, нужной лишь для определенной цели.
Даже у пешки есть возможность стать фигурой крупнее, утешал себя Лиам каждый раз перед тем, как провалиться в сон. Пешка была готова на многое: терпеть лишения, убивать, – лишь бы получить свое. Пешка готова была рисковать жизнью, если существовал хоть крошечный шанс, что ее еще можно устроить.
А потом Сионна Вэль показала, на что способна, и то, во что Лиам все еще пытался верить, опять затрещало по швам.
Он чувствовал, что отчаяния в нем куда больше, чем должно вмещаться в парне, лишь недавно перешагнувшем двадцатилетний рубеж. Вся его жизнь на Земле, весь его долгий путь адаптации к станциям, все, что он успел сделать и еще намеревался, – все его усилия неизменно обращались в прах. Все словно подталкивало к тому, чтобы опустить руки.
Впервые он ощутил это в далекий теперь момент, когда лежал, наполовину захороненный под руинами разрушенного корпуса, с залитыми кровью из рассеченного лба глазами, не чувствуя собственного тела. Это было настолько невыносимо, что, казалось, часть его омертвела тогда, чтобы больше не восстановиться.
А сколько раз Лиаму придется испытать это еще? Может, ему просто пора было перестать так зацикливаться на том, чтобы любой ценой улучшить качество своей жизни, и начать беспокоиться о чем-то другом? Тогда в очередной раз, когда судьба выставит подножку, это надломит его меньше, чем во
