Все было бы не так уж и скверно, если бы Радован поехал в карете, но король предпочел своего огромного боевого коня. Тобиусу пришлось с ужасом взобраться на спину подведенной ему лошади. Так он и трясся в седле, будто мешок с картошкой, вызывая скрытые смешки у свиты.
– С нашей первой встречи, чар, у вас изменился цвет волос.
– Смею заметить, что у вас тоже, сир.
Радован рассмеялся – громко, заливисто, красиво.
Он выглядел и вел себя как правитель, которого нельзя было не любить, думал Тобиус: молодой, сильный, смелый, не по годам мудрый. Но соотечественники все равно помнили, что этот человек отметил себя клеймом убийцы собственной семьи. Он вынес им приговор и сам же его исполнил.
Невольно взгляд волшебника опустился ниже, туда, где к седлу крепились ножны с великим двуручным мечом по имени Хардзукар[21]. То был меч палача, но какой! Очень широкий обоюдоострый клинок без гарды, длинная рукоять с тяжелым навершием и слегка выгнутая дуга, украшенная черным золотом, вместо острия. Палаческому мечу и не полагалось острие, но сам клинок имел в высшей степени странную форму и, даже если его ковали гномские мастера, наверняка был страшно тяжел.
– Этим мечом я казнил своих братьев, сестер и всех их потомков, которые могли бы в будущем угрожать моим.
Тобиус сделал вид, что не услышал этих слов, дабы не показать, как они его ошеломили. Он видел затвердевшее лицо короля, который больше не улыбался.
– Они хотели прибрать к рукам то, что отец определил мне в наследство. Они думали, что младший брат до конца жизни будет тренькать на лире и петь песенки, а если не захочет такой судьбы, то его всегда можно будет образумить, посадив под замок и приморив голодом. Они ошибались, и расплата оказалась тяжела. Для нас всех.
– Я не исповедник, сир.
– А я не исповедуюсь. Еще не хватало – святым отцам пятки лизать.
– Но почему вы говорите об этом со мной?
– Всего лишь облекаю в слова мысли, которые появились в вашей голове, когда вы посмотрели на мой меч. Не надо бояться мыслей, как не надо бояться слов. Именно с этого начинается страх перед поступками, а мужчина, боящийся поступков, не может быть мужчиной. Тем более королем. Вы ведь человек действия, не так ли, чар Тобиус?
– Об этом могут судить другие – не я.
– И другие судят о вас, чар Тобиус, не сомневайтесь, так же, как обо мне. Но вам досталась слава героя, пережившего встречу со смертью, а мне – твари, отнявшей жизни собственной семьи. То, что семья желала разорвать меня на части, не в счет. – Он зло улыбнулся. – В моем случае победителя можно осудить.
– Жалеете, что не оставили им жизни?
– Король должен поступать так, как должен поступать король. Жалеть об этом – значит ненавидеть свою страну, ибо я защитил десятки тысяч жизней ценой нескольких тысяч. Что ценнее одной человеческой жизни, чар Тобиус?
– Мм…
– Две человеческие жизни. Выгодная сделка с судьбой для короля. Мой отец Радован Второй не хотел отдавать Риден в руки шайки жадных и близоруких транжир, погрязших в собственных пороках. Защитить его наследие – мой долг, и я позабочусь о том, чтобы исполнить его сполна. А что у вас за долг, чар Тобиус?
Магистр помедлил с ответом, подбирая слова.
– Служить миледи защитой, как было обещано ее отцу.
– Нет, это последнее одолжение, которое вы оказываете моему будущему тестю. Какой долг у вас перед самим собой? Что вы должны сделать, чтобы не потерять самого себя? Цель всей вашей жизни, чар Тобиус, в чем она состоит?
Волшебник моргнул, и в тот краткий миг темноты перед ним предстал образ существа с рогами, шипами и красной чешуей, не то человека, не то ящера, безжалостного чудовища, намеренно извратившего свой облик вслед за моралью.
– Вижу, вы призадумались. Это лучший из ответов.
Гильдхолл чернел траурными знаменами, вывешенными на стены, и все вымпелы на его шпилях сменили цвета гильдий на черный. Заезжать внутрь не было нужды, церемония погребения проходила в стороне от внешней стены. На той же проплешине стоял высокий постамент со статуей Джассара Ансафаруса. Ей было никак не меньше трех тысяч лет, но ветер и дожди не смогли испортить памятника древнего зодчества.
На обширном пространстве стояли ряды мраморных гробов, которых было пугающе много. На крышках виднелись высеченные эмблемы гильдий и имена тех, кто лежал внутри.
Волшебники Гильдхолла облачились в траурные одеяния без знаков гильдейской принадлежности, выражая тем самым свое единство в скорби. Тысячи носителей Дара медленно двигались меж мраморных рядов, прощаясь с погибшими знакомыми и друзьями. Согильдейцы провожали и оплакивали бывших соратников. Выжившие произносили тихие речи над теми, с кем недавно, возможно, соперничали не на жизнь. И кого, возможно, сами и убили,
