с васильками и ромашками, березовый лес и земляника, которую Вовка собирал в ладонь, чтобы потом скормить Женьке по одной ягодке.
О чем она думает? У него девушка есть, почти невеста… они, правда, в ссоре, потому что девушка эта – дура, но так говорить нельзя, невежливо. И когда ссора закончится, Вовка вернется к ней.
А Женька тоже только-только выбралась из отношений и должна бы терзаться, плакать, но есть землянику интересней, чем плакать.
– Уже почти, – сказал Вовка, останавливаясь у проселочной дороги. – Там, за лесом, дачи.
Лес выглядел неубедительно, редкий, прозрачный какой-то. Сосны, березы и зеленые пятна мха.
– А нам в другую сторону. Не устала?
– Немного.
Не от прогулки – от прополки и свежего воздуха, к которому Женька, городская жительница, непривычна. От волнений, ныне казавшихся пустыми. И от предвкушения.
Озеро было небольшим и формы странной, точно след от огромного копыта.
– Его так и звали, Бычье копыто, – сказал Вовка, скидывая куртку.
Песчаные берега и низенькая шелковистая трава, которая ступни гладила. Вода неестественной синевы, но стоит подойти ближе, и она становится прозрачной. И вправду дно разглядеть можно, песчаное, с мелкими бусинами камней и раковин.
– Ты это, – Вовка тотчас оказался рядом. – Сама не лезь. Тебе с жары может нехорошо стать.
Вода манила прохладой, обещая, что стоит окунуться, и все печали тотчас сгинут. И пыль, которая куда как актуальней печалей… и чего бояться? Вот оно дно…
Вовка же не торопился. В сумке его обнаружилось полотенце, которое он раскатал на песке, выставил поверху несколько свертков, пояснив:
– Обед. Ты, верно, голодная.
– Очень.
И живот заурчал, подтверждая, что да, голодная.
Бутылка с морсом отправилась в тень. А Вовка скинул драные джинсы и майку. И шлепанцы оставил, и в воду он шагнул, как провалился.
Дно близко?
Дно видно, но…
– Здесь еще не глубоко! – Вовка встал, вода доходила ему до середины груди. – Но берег сильно под уклон идет.
Мокрый. И блестящий.
Загорелый, темно-бронзовый…
С черной татуировкой на спине. Хмурится, разглядывая Женьку, бычья голова с покатым лбом, с рогами преогромными, от лопатки до лопатки. Вовка шевелится, а с ним и бык…
…Идет бычок, качается, вздыхает на ходу…
Все-таки лезет в голову по жаре ерунда всякая. Но Женька стояла на берегу, не сводя с рисованного быка взгляда. Грозный он был и… и не вязался с Вовкой совсем.
– Давай ко мне, – отфыркиваясь, отряхиваясь, сказал Вовка. – Ты чего?
– Татуировка у тебя… забавная.
– А… – он отмахнулся. – Это так, придурь была… была-была и осталась. Глубоко били. И если выводить, то пятно останется. А на кой ляд мне пятно на всю спину? Нехай лучше бык будет.
Наверное. И вообще странно, почему вид татуировки, быка настолько Женьку из равновесия выбил? Нервы, дорогая, лечить надобно…
– В воду лезь, – велел Вовка, отступая. – Не боись, поймаю.
И вправду поймал, удержал, не позволив скатиться по гладкому дну, коварно уходящему вниз. Вода ледяная, до сбившегося дыхания, до крика запертого. И холод жжет, словно пламя, и Женька того и гляди сгорит.
Стоит, держится за Вовкину надежную руку. Дышит и ртом, и носом, задыхаясь от холода. А ноги тонут в мягчайшем песке…
– Ты плавать умеешь? – деловито поинтересовался Вовка. – Плавать надо, тогда согреешься.
– Умею, – Женька ответила не очень уверенно. Плавала она неплохо, но исключительно в бассейне. А озеро – дело другое.
– Ну тогда, если чего, – кричи, – сказал Вовка, отцепляя Женькины пальцы. – А стоять нельзя, замерзнешь.
Замерзла. Уже. От холода зуб на зуб не попадает. И выбраться бы на бережок, упасть и лежать, позволяя солнцу согреть. А Женька стоит, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад. Вовка же поплыл легко, размашисто, брызги тучами поднимая. Она почти одна осталась.
И дно уходит из-под ног.
Нырнуть, пытаясь дотянуться до него, песчаного, прикрытого вуалью мути, которую подняли люди… и когда не выходит – выбраться на поверхность, глотая горячий воздух. А холод и вправду ушел, напротив, по мышцам растекалось характерное тепло.
