Вперед.
К щетке рогоза и черной коряжине, что разлеглась на берегу, почти вросла в песок растопыренными корнями. К старому дереву, склонившемуся над водой… нет, можно было бы вслед за Вовкой, но Женьке стало страшно отплывать от берега. Если и здесь глубоко, то к середине озеро и вовсе бездонным окажется.
Она выбралась первой и, упав на траву, раскинула руки.
Хорошо. Свободно. Женька и не представляла, что может быть так свободно. И снова холодно, потому что ветерок слизывает капли воды, а кожа покрывается гусиной сыпью. Как в детстве когда-то… давно уже…
– Не лежи на солнце, – Вовка выбрался на берег и по-собачьи отряхнулся. – В голову напечет. Потом болеть станет.
Он бросил Женьке собственную шляпу и велел:
– На полотенце давай…
Переползла. И легла на живот, позволив укрыть сожженные плечи полотенцем. Гудели пчелы. И стрекозы носились над самой водой… и клюквенный морс был очень кстати… и наверное, чудесно, что она вот может просто лежать так и ни о чем не думать. Вовка упал рядом, подставив под подбородок сложенные руки. Он не спал, разглядывал Женьку внимательно, настороженно даже. И взгляд этот не вязался с Вовкиным нарочито-расслабленным видом.
– Что? – Женька и сама подобралась.
– Ничего… так… – он смутился и отвернулся.
Тоже, скромник.
Или дело не в этом? Краски вдруг померкли, вспомнился несчастный кот и… и как в дом вернуться? Если с Вовкой, то оно не страшно, но он же не будет сидеть при ней, у него своих дел полно, наверное… и Женька останется одна…
– Мне страшно, – призналась она.
Вовка вздохнул.
– Кот… он просто издох, понимаешь? Под машину попал… вот и размазало… и кто-то пошутил.
Ничего себе шутки. Женька стиснула зубы, сдерживая дурноту.
– Дерьмовая шутка, да, но… убивать не стали, понимаешь?
– Нет.
Он перевернулся на бок.
– Убить кого-то не так просто, Женя. Поверь мне…
– Приходилось?
Помрачнел, но не отвернулся.
– По дури записался в Иностранный легион. Всякого дерьма хлебнул… татуировка оттуда, на память… сам себе крутым казался. Через год дурь выбило, а татуировка осталась. Напоминанием.
Иностранный легион был чем-то… запредельным. Из книг и фантазий.
– Деньги нужны были, – признался Вовка. – Очень. А тут… я ж не особо умный, чтоб головой зарабатывать. Каждый продает то, что может. Я продал себя и… и не буду врать, что совсем ни о чем не жалею, но… получилось как получилось. Так вот, Женя, убить кого-то – непросто. В человека с детства вбивают, что нельзя убивать… не важно, кого, но нельзя… в нормального человека. Психи не в счет, на то они и психи. И вот если получается, то… бывает, есть такие, которые в себя позволят выстрелить, а сами через этот порожек не переступят. Тебя хотели напугать.
– И напугали.
– Напугали, – Вовка кивнул и стер со щеки песчаную дорожку. – Это гадость, мерзость, но… на большее они не решатся. Раз уж кота убить не смогли, то и человека тронуть побоятся.
Почему-то эта его теория, стройная, как и все теории, не утешала.
– Я потрясу Сигизмунда, – пообещал Вовка. – Идиот.
– Ученый.
– Ученый идиот хуже обыкновенного…
– А если это не он?
Женьке нравилось возражать. А драгоценный не терпел возражений. Он начинал злиться, наливался краснотой, дергался, совал пальцы под воротничок и с трудом сдерживал злость.
– А кто еще? – искренне удивился Вовка. Он перевалился на спину и руки раскинул, зажмурился. – Эх, солнышко… хорошо-то как… я с детства тут любил… А Сигизмунд – та еще скотина. Мне баба Галя сказала, а я ей верю.
– Потому что внук?
