– Ага. И потому что она людей видит. И еще тетка Антонина, но та меня недолюбливает, – получилось жалобно.
– Из-за чего?
– Да ерунда… я у нее яблоки воровал. Ну не сейчас, конечно, – у Вовки покраснели уши, не то от стыда, не то от солнца. – А раньше, подростком когда… и ветка треснула. Я ж не нарочно, я просто повыше забраться хотел. Сама понимаешь, чем выше, тем яблоки вкусней. А у нее одной росли такие… немецкие… крупные – во!
Судя по всему, на заветной ведьминской яблоне яблоки росли размером с небольшую тыкву.
– И красные. Хрустящие… сочные… как устоять?
– Никак.
– Ну и полез… а она возьми да и тресни. Я потом извинялся, баба Галя заставила. И лозиной отходила… в общем, давняя история. Только тетка Антонина все одно недолюбливает, хотя… когда вернулся, она меня выпаивала… заговаривала.
Он провел пятерней по волосам.
– Мне тогда каждую ночь кошмары… дурь всякая… память, ее ж как ни запихивай, а не отделаешься. Орал… и днем был психованный, что… а от нервов и пошло. Желудок севший… сердце сбоит, печенка того и гляди развалится. Вроде и годков немного, а я себя стариком чувствовал… и выглядел, наверное.
Морщинки вокруг глаз. Жесткая складка рта. И под маской добродушного парня Вовки, самой большой жизненной неприятностью которого была разбитая бутылка пива, проглядывал кто-то другой. Дикий. Болезненный.
– Не дрожи, Женя, все в прошлом.
– Я и не дрожу.
Страсть до чего хотелось дотянуться до колючей щеки, погладить, утешая.
– Ну меня тетка Тоня и начала лечить то травками своими, то заговорами. Я не верил… точнее, мне уже на все плевать было. Как старая собака, просыпался, выползал во двор и лежал целый день, пялился на бабкины цветы… я ей ирисов привез, сортовых, черных… хорошо пошли… помню, что в тот год аккурат зацвели, такие огромные, почти черные цветы. А тетка Тоня, которая меня отварами пичкала, как переедет по хребту полотенцем… рука у нее тяжеленная. Я аж подскочил. А она мне и говорит, что, стало быть, все мои хвори от безделья. И лежу тут, страданиями страдаю, а у бабы забор скоро рассыплется. Еще топор в руки сунула, чтоб дров наколол… вот оно и пошло, сначала дрова. Потом забор… крыша… в доме работы хватало.
Он дотянулся до Женьки и щелкнул по носу.
– Так вот и в человека вернулся. Теперь, когда прорывать начинает, сюда прячусь… отлежусь недельку-другую и назад. Ну или на отдых… мне тут отдыхается, душой, если понимаешь.
– Понимаю.
– Тетка Тоня, она людей насквозь видит. И если сказала, что Сигизмунд – дерьмо собачье, то так оно и есть. Объявился тут годков пять тому… вроде как его бабка жила, к историческим корням, значит. Морсику подай, пожалуйста.
Подала. И смотрела, как Вовка пьет, крупными глотками, отфыркиваясь и вздыхая от удовольствия.
– Он тогда по деревне прошелся, с каждым познакомился. Я-то еще малька не в себе был, помню смутно. Вроде как мужик какой-то чего-то говорит… еще одет смешно. Точно. Рубаха льняная с петухами… очень они мне смешными показались.
Морс успел нагреться, но теплым был тоже вкусен.
– А потом он у бабки Мони иконы выманивать стал. Она в том году померла, но… – Вовка нахмурился. – Меня тетка Тоня попросила, чтоб поговорил с ним. У старухи-то иконы древние были, от ее матери доставшиеся, а у той – от ее… много лет. Они потемнели уже, потрескались. И этот слизень ей вроде как новые приволок, в рамочках. Ну понимаешь, фотки… ненастоящие. Она-то хоть и старая, а не дурная, отказалась меняться. Сигизмунд и заговорил, что иконы – вещь такая… что живет баба на отшибе, что не сегодня завтра помрет… в общем, он ей денег даст, если она ему иконки завещает. Бабка перепугалась, к тетке пошла… а я уже тряхнул этого пижона.
Некрасивая история. И Вовка, ее вспоминая, хмурится.
– Он верещал, что хотел помочь. Склизкий, что угорь. И главное, в доме его иконки я видел… не наши… тогда и допер, что он вроде как ездит по селам, типа, к корням… или материал для очередной книжонки собирает, а сам приглядывается. С кем выходит – с тем меняется. Покупает за копейки… а может, и чего пострашней, но не сам. У самого душонка трусливая. Такой не то что кота, таракана прибить побоится.
Почему-то новые знания Женьку ничуть не утешили. И успокоенной она себя не чувствовала. Зато интерес Сигизмунда к черному, заросшему лебедой и бурьяном мавзолею стал понятен. Там, в могиле, найдется немало дорогих и ценных вещей. Только почему он тянул? Если в Козлах Сигизмунд обретается давно, то и до склепа добраться имел возможность. А он дождался появления Женьки и стал пугать. К тому же имелся еще один нюанс.
– Сигизмунд все время со мной был, – сказала Женька, принимая многослойный бутерброд. На ломте белого хлеба, густо сдобренного маслом, возвышалась котлета и кусок желтого, со слезой, сыра. И помидор. И лист салата… и даже петрушки веточка.
– Это да, – Вовка согласился легко. – Значит, помогают. Тряхну и узнаю, кто такой умный. А ты не бойся, здесь тебя никто не тронет. Зуб даю.
